Все. Это было!

@темы: бегущей строкой, Вархаммер головного мозга

---

Как ни странно - флэшмоб

Правила:
1. Вы подаёте признаки жизни в комментариях.
2. Я выбираю любую фотографию/картинку у вас в дневнике и прошу рассказать про неё что-то интересное и познавательное.
3. Вы постите рассказ с фотографией в своём дневнике с публикацией условий игры, чтобы ваши друзья тоже могли поиграть.

Картинка от  Орнелла*



Уффф... ну, что можно сказать об этом красавце интересного и поучительного? Кроме того, что это Ультрамарин, вселенная Вархаммер 40К? Вселенная любима мной давно и нежно - как и Орден. здесь могла бы быть пространная лекция об истории и достоинствах Ультрамаринов, но она принесена в жертву во имя гуманизма и краткости поста

Поучительность в другом. В том, что эта картинка появилась в данном дневнике отчасти случайно. Мне захотелось чем-то проиллюстрировать известное стихотворение про добро с кулаками, и изображение Ультрамарина показалось мне наилучшим вариантом. Условно - добро. Безусловно - с кулаками.

@темы: бегущей строкой

---

Древнеримские рецепты. Опыт первый — хлеб

Спору нет, теория — это прекрасно. Но меня на волне всех штудий обуял еще и реконструкторский зуд, поэтому предпринята попытка попробовать Древний Рим еще и на вкус. Нет, я отлично понимаю, что ТОГО САМОГО ВКУСА я не получу. Не те продукты и условия. Но попытаться-то можно?

Итак, попытка — не пытка. Все заверте…

Фото «в процессе» не делались. Думаю, как выглядит мука, соль и мед, знают все. Вымешивание теста тоже не тайна за семью печатями.

460 гр муки. Цельнозерновой, она лучше всего подходит для имитации той муки, что была в ходу до второй половины XIX века, для того, чтобы изобразить старинную высокосортную муку, можно смешать цельнозерновую с обычной в пропорции 1:1. Если хочется напротив, чего-то погрубее — можно бухнуть в цельнозерновую обычных отрубей.

Половина чайной ложки соли. Мне показалось — многовато.

Чайная ложка тмина. Хлеб со всевозможными пряными добавками у римлян был в большом почете. Аниса у меня не оказалось, чабер в последнее время приелся, так что был тмин.

Чайная ложка дрожжей. Сухих. Знаю, что неканон и анафема, но других не было.

Тщательно перемешав сухие ингредиенты, можно перейти к влажным. Это:

270 мл теплой воды. Обычной теплой воды. Без хитростей.

Чайная ложка меда. У меня был обычный цветочный, который я использую в выпечку. У гречишного вкус слишком специфический, да и не было тогда гречихи в Европе. А расходовать в экспериментальное тесто кориандровый жаба задушила.

2 ложки оливкового масла.

Замесить, поставить в теплое место подниматься. Тесто получается очень крутое, к рукам не липнет вообще. Судя по источникам, воды в тесто добавляли тогда очень немного. Были опасения, что вообще ничего не поднимется, останется плоской подметкой. Но ничего, поднялось довольно неплохо.

Извлечь из емкости, вымесить как следует. Тесто довольно тугое, пластичное. К рукам и столу не липнет, так что ни подливать масло, ни подсыпать муку не пришлось.

По сохранившимся находкам окаменевших хлебов и изображениям на памятниках можно увидеть, что простой хлеб имел круглую форму с надрезами — для удобства разделения на части. Мной была предпринята попытка придать выпечке именно такой вид. Тесто формуется, кстати, очень легко и удобно, не расплывается.

Противень (увы, пекарского камня у меня нет) смазываем маслом и выстилаем лавровыми листьями. Да, хлеб часто пекся на какой-нибудь подложке — листья капусты (как русские деревенские караваи), кориандра, лавра и т. д. Вообще хлеб такого размера можно было бы надрезать и на четыре части, но пусть будут распространенные восемь. Кладем хлеб на листья. Оставляем расстояться, в это время прогреваем духовку. Мной была выбрана температура в 190-200 градусов, как для пирожков.

Сажаем. Выставляем таймер на 40 минут. Можно заняться уборкой, чтением, любовью, танцами, молитвами ларам… Запах, кстати, по квартире в процессе выпечки идет интересный и довольно аппетитный — из-за лаврушки.

Когда таймер прозвенит, извлекаем результат. Чуть промазываем оливковым маслом. Любуемся. Даем остыть. Отковыриваем лаврушку с донышка (отделяется легко, даже если выглядит так, словно вдавилась в корку).

Вот что у меня получилось.



На вкус, кстати, весьма неплохо. Пряный, чуточку сладковатый (римляне вообще те еще любители сладкого были), с плотной корочкой и мягче, чем могло показаться в процессе приготовления теста. Как по мне, так на завтрак прекрасно годится.

@темы: римские штудии, кухонные забавы

---

В честь императора и Рима Шестой шагает легион!

Теперь, когда мы более-менее разобрались, кто есть кто в легионе эпохи принципата, посмотрим же на собственно римский легион.

Оговорюсь сразу — я не претендую на создание фундаментального исследования, посвященного истории и структуре римской армии в целом. Она менялась от эпохи к эпохе, и римский легион эпохи республики отличается от легиона ранней империи так же, как и от легиона позднейшего периода. В данной штудии я затрону лишь совсем небольшой период I-III вв. н. э., который многим представляется, если так можно выразиться, «классическим» в истории Римской Империи.

Что же представляла собой армия принципата?

Основу составлял, конечно, легион — это слово знакомо даже людям, весьма далеким от истории античности. Воображение мгновенно рисует нам ровные ряды солдат в красных туниках и характерных доспехах. Да, это верно. Туники были красными, а доспехи, шлемы и щиты — крайне узнаваемыми. Еще, конечно, кое-кто вспомнит о когортах и центуриях, и, вероятно, даже манипулах.

Возможно, эта часть штудий будет наименее познавательной и наиболее банальной… что же, приношу извинения. Однако без нее трудно будет двинуться дальше.

Со времен реформ Мария (конец II в. до н.э.) армия перестала быть общегражданским ополчением, превратившись в профессиональную (или полупрофессиональную), комплектовавшуюся за счет добровольцев. Упразднили велитов - формирования легкой пехоты (пращники, лучники). Отныне легион стал более однородным, состоящим из преимущественно тяжелой пехоты. Тогда же покончили с конницей как отдельным видом войска — алы были целиком включены в состав легионов. Функции, которые прежде выполняли велиты и конница, были отныне возложены на вспомогательные войска (о них речь пойдет далее).

Еще одним важным шагом стало изменение тактической структуры легиона. Мельком упомянутые мной ранее манипулы — формирования по две центурии в каждой, - стали достоянием истории (вновь о них заговорит Вегеций, уже в эпоху поздней империи). Отныне легион делился на десять когорт по шесть центурий в каждой. Путем несложных подсчетов получаем численность наличного состава в 6 000 человек… и ошибаемся. Центурии, несмотря на свое название (дословно - «сотня»), в период ранней империи насчитывали в среднем 80 человек. Исключение составляли центурии, входившие в первую когорту (служба в которой была наиболее почетной) — они имели удвоенный состав. О прежней структуре, упомянутой у Полибия, напоминали только ранги центурионов (первый гастат, первый принцепс, первое копье — наследие трех «линий» раннереспубликанского легиона: молодых гастатов, уже понюхавших войны принцепсов и ветеранов-триариев… да, поговорка «дело дошло до триариев» родом именно из тех времен — триарии были элитой, их берегли и в сражение они, подобно Старой Гвардии Наполеона, вступали лишь в крайних случаях). Сама центурия делилась на 10 палаток по 8 легионеров в каждой. Интересная деталь - помимо общей палатки у этих восьми легионеров, которых называли контуберналиями, была еще и общая сковорода, на которой в походе можно было приготовить себе еду.

Количество легионов не было постоянным, то увеличиваясь, то уменьшаясь по воле императора. Долгое время каким-то поистине роковым для них было число тридцать — как только их численность доходила до 30, происходила утрата одного или двух. Несчастливую традицию удалось преодолеть только при Септимии Севере.

Сейчас мы уверенно можем перечислить следующие легионы:

I Германский
I Италийский
I Минервы
I Вспомогательный (создан из моряков, впоследствии признан полноправным легионом)
I Македонский (распущен вскоре после смерти Нерона)
II Августов
II Вспомогательный (создан из моряков, впоследствии признан полноправным легионом)
II Неустрашимый Траянов
II Италийский
III Августов (в 238 г. н.э. подвергнут наказанию damnatio memoriae, «проклятию памяти» и вычеркнут из списков армии)
III Киренаикский
III Галльский
III Италийский
IV Македонский (распущен вскоре после смерти Нерона)
IV Скифский
IV Флавиев Удачливый
V Жаворонков (ага, вот так необычно… судьба невеселая — потерян, т.е. полностью истреблен в правление Домициана, приблизительно в 86-87 гг. н. э.)
V Македонский
VI Железный
VI Победоносный
VII Клавдиев Старейший
VII Близнецов Парный
VIII Августов
IX Испанский
Х Пролива
Х Парный
XI Клавдиев
XII Молниеносный
XIII Парный
XIV Парный Флавиев
XV Аполлонов
XV Фортуны Перворожденной (распущен вскоре после смерти Нерона)
XVI Галльский (распущен вскоре после смерти Нерона)
XVI Флавиев Стойкий
XVII (потерян в Тевтобургском лесу в 9 г. н. э., номер более не использовался)
XVIII (потерян в Тевтобургском лесу в 9 г. н. э., номер более не использовался)
XIX (потерян в Тевтобургском лесу в 9 г. н. э., номер более не использовался)
XX Победоносный Валериев
XXI Хищник Стремительный (повезло не больше, чем Жаворонкам — потерян в 92 г. н. э.)
XXII Дейотаров (потерян в начале восстания Бар-Кохбы в Иудее, 132 г. н.э.)
XXII Фортуны Перворожденной
ХХХ Ульпиев
И легионы, благодаря которым была преодолена роковая тенденция «не более тридцати»:
I, II, III Парфянские

Здесь я позволю себе небольшое лирическое отступление и поговорю о судьбе двух легионов, знакомых нам по массовой культуре.

Благодаря очень хорошей книге Р. Сатклиф и ее весьма посредственной (да простят меня поклонники, но фильм плох!) экранизации многие знают про Девятый Испанский легион и его орла. Долгое время (роман Сатклиф писался в 60-е годы ХХ века) считалось, что легион погиб при невыясненных обстоятельствах в Каледонии (современная Шотландия) примерно в 120-122 гг. н.э. - орел легиона был найден без древка, с отбитыми крыльями, что свидетельствует о трагедии, в ходе которой была утрачена святыня легиона. Однако более поздние данные заставляют предположить, что после этого события, каким бы оно ни было, Девятый Испанский не прекратил своего существования — вероятно, он был переформирован, переведен в Новиомаг (в Голландии) и впоследствии принял участие в подавлении восстания Бар-Кохбы в 132-135 гг. н.э. в Иудее, и встретил свою окончательную гибель не позднее 160 г. н.э. в битве с парфянами на территории Армении.

Второй легион, на чьей судьбе я остановлюсь чуть подробнее, это Шестой легион из знаменитой песни, гимна археологов. Какой именно из известных нам легионов упомянут? Шестой Победоносный или Шестой Железный (получивший, замечу в скобках, прозвище от самого Юлия Цезаря за заслуги)? В тексте песни есть строки:
Под палестинским знойным небом,
В сирийских шумных городах…

И далее мы видим следующие слова:
Сожжен в песках Ершалаима,
Водой Евфрата закален…

Шестой Победоносный в начале I в. н.э. был размещен в Испании, а в правление Клавдия был переведен в Британию. В песне упоминается Шестой Железный — размещавшийся в Сирии и Иудее.

На сем завершим лирическое отступление. Тем паче что рассмотреть нам предстоит еще немало вопросов.

Для начала… поговорим о коннице и вспомогательных войсках.

Конные формирования не были самостоятельными частями и входили в состав легиона. Кавалерийские алы (крылья) при военном построении располагались на крыльях войска. Как уже было сказано в предыдущей заметке о званиях в римской армии, их внутренняя структура отличалась от легиона — вместо центурий ала делилась на турмы, возглавляемые декурионами.

Вспомогательные войска (auxilia) были дополнением к основным силам легиона и находились под общим командованием легата легиона (он осуществлял общий контроль за всеми расположенными в месте квартирования легиона вспомогательными частями). Большинство этих формирований были пешими, примерно соответствовали по численности когорте легиона и делились на центурии. Конные разделялись на турмы. Точное соотношение пеших и конных войск в смешанных вспомогательных когортах (существовали и такие) не удается установить точно. Более того, в их число порой входили и местные экзотические войска — так, в ХХ вспомогательной когорте, базировавшейся в Дура-Эвропос, было 5 турм… дромедариев, т.е. всадников на верблюдах.

«Военная служба — тяжелая, ничего не дающая: душа и тело оцениваются десятью ассами в день; на них же приходится покупать оружие, одежду, палатки, ими же откупаться от свирепости центурионов, ими же покупать у них свое освобождение от работ. И право же, побои и раны, суровые зимы, изнуряющее трудами лето, беспощадная война и не приносящий никаких выгод мир — вот их вечный удел,» - такую достаточно мрачную картину легионерского бытия рисует нам Тацит. Что и говорить — не весело… до крайности. Так и представляешь себе полное безысходного мрака бытие (а с тем, что служба и правда не была таким уж хорошим социальным лифтом и легионер не носил в своем ранце легатских полномочий, мы разобрались в предыдущей заметке). Но таким ли уж нищим был средний солдат империи, учитывая, что даже на четыре асса можно было относительно сносно поесть в придорожной харчевне, а восемь ассов стоили услуги недорогой проститутки?

Начиная от правления Цезаря и далее до Домициана жалование легионера составляло 225 денариев в год (1 денарий = 6,4 сестерция = 16 ассов = 25 оболов) с вычетами на питание, оружие и одежду — легионер вовсе не жил на всем готовом за казенный счет. Уже в 14 г. н.э. солдаты подняли мятеж, требуя повышения жалования, но успеха он не имел. Жалование выплачивалось «стипендиями» по 75 денариев три раза в год, в начале января, мая и сентября. Увеличения суммы удалось добиться при Домициане, который добавил четвертую стипендию, сократив срок между ними до трех месяцев. Отныне и до Септимия Севера солдат получал 300 денариев в год. «Освобожденные», помимо основной выплаты, получали надбавку за выполнение специальных обязанностей. За выдающиеся достижения по службе легионер мог перейти в разряд дупликариев, которым полагалось двойное жалование — таким образом солдат мог обойти принципала, размер платы которому составлял полуторную сумму. Впрочем, некоторые старшие принципалы получали двойной, а в крайне редких случаях — тройной объем оплаты. Совсем уж грустно дело обстояло во вспомогательных когортах — там выплата составляла всего 100 денариев в год… в общем, считайте сами.

В процитированном отрывке мы читаем о довольно неприглядном явлении, из-за которого вдребезги разлетается образ честного служаки-центуриона, эдакой военной косточки, которого можно противопоставить растленным патрициям с их оргиями и интригами. Но из песни слов не выкинешь — центурионы были такими же простыми людьми из низов. Ряд исследователей доходит до того, что указывает на одну из причин открытых поборов полный непрофессионализм высшего командирского состава при крайне высоком профессионализме центурионов. Все жалобы легионеров рассматривались именно центурионами. Поборы за освобождение от тех или иных обязанностей были официально узаконены и обозначались специальным термином — vacationes munerum.

Что же касается вычетов на бытовые нужды, то по документам можно составить следующий список:
- на постель;
- питание;
- обувь;
- одежду;
- оружие;
- взнос на похоронные нужды.
Самым редким и нерегулярным был вычет на оружие (хотя он обычно оказывался и самым крупным). Дело в том, что при надлежащем уходе комплект оружия мог прослужить все время нахождения в легионе — если только не терялся в бою или в результате несчастного случая.

Из любой суммы, полученной легионером, половина по устоявшейся традиции отдавалась на сохранение в своеобразную солдатскую сберегательную кассу, находившуюся на попечении сигнифера. Тем самым солдат избавлялся от риска потерять деньги или растратить их, создавалась финансовая «подушка» на случай увольнения. Надо сказать, что суммы там могли скопиться достаточно приличные — так, в 86 г. н.э. сберегательных касс двух легионов, стоявщих в объединенном лагере, хватило на то, чтобы профинансировать восстание Сатурнина (разбитое правительственными войсками и преторианцами). После этого императорская власть сделала оргвыводы:
а) более одного легиона в один лагерь не ставить;
б) более 1 000 сестерциев на одного легионера в кассе не держать!
Карманные деньги легионера (в среднем 13 денариев с каждой стипендии), оставшиеся после всех выплат и взносов, назывались акцептом. 100 денариев считались неприкосновенным депозитом, тратить который не смели ни при каких обстоятельствах. Однако не все так хорошо — порой бывало, что легионер таки тратился, и тратился крупно. Известно о семи случаях, когда солдат оказывался в долгу перед сберегательной кассой (самый крупный долг — 23 денария 19 оболов). При этом у каждого должника все же оставался неприкосновенный депозит в те самые 100 денариев. Вероятнее всего, задолженности возникли по причине слишком больших единовременных выплат за оружие и прочий скромный скарб.

Но существовали не одни только вычеты и узаконенные взятки центурионам. Сохранились упоминания о дополнительных выплатах солдатам из казны — clavirium, буквально «деньги за гвозди». Основанием для ее учреждения было то, что за длительный переход обувь сильно изнашивалась и вычет из жалования слишком сильно ударил бы по кошельку легионеров. Точная сумма этой выплаты неизвестна.

С выплатой этих «обувных денег» связан интересный исторический анекдот. Когда солдаты части, регулярно совершавшей марши Путеол в Рим, потребовали выплаты положенных денег, император Веспасиан (тот самый, которому деньги не пахнут) в свойственном ему духе порекомендовал совершать марши пешком. Солдаты не просто так и поступили, а даже более того — сделали марш босиком традицией. Памятуя о легендарной скаредности Веспасиана, в эту историю вполне можно поверить…

Кошелек легионер мог пополнить и благодаря войне. В эпоху принципата вознаграждение за победоносную кампанию, как правило, выплачивалось не разом по завершении войны, а в качестве отдельных выплат в мирное время. Кое-какие суммы перепадали и при смене императора: после смерти Октавиана Августа солдаты получили по 75 денариев, ту же сумму выплатили легионерам согласно завещанию Тиберия. Нимфидий Сабин, пытаясь во время борьбы за власть переманить на свою сторону верные императору Гальбе войска, посулил каждому из легионеров 1250 денариев, что равняется жалованию за пять лет. Скупой Веспасиан отметился и в этой сфере в своем неизменном стиле — при нем дополнительные выплаты были смехотворными (он даже во время гражданской войны ухитрился заплатить легионерам меньше, чем иные императоры в мирное время — и все равно захватить власть!). Домициан снова вернулся к высоким цифрам, выплатив при взятии власти двойное жалование легионерам (позднее такие же суммы получили участники похода в Дакию в честь мира с Децебалом). После его гибели и Нерва, и Траян, одаривали легионы деньгами при восшествии на престол, однако суммы были не слишком велики. К практике двойной выплаты вернулись лишь при Адриане. Помимо этого, войска получили повышенное жалование в честь усыновления им наследника. Антонин Пий, его преемник, отметил денежным вознаграждением не только свое восхождение на престол, но и свадьбу своей дочери. Все эти выплаты плачевно сказались на казне, вследствие чего Марк Аврелий был вынужден отказаться от этой практики. Нет сведений, что ее возродил Коммод, но известно, что от сменившего его Пертинакса простые солдаты дополнительных даров так и не увидели…

Но не деньгами едиными вознаграждалась солдатская служба. До орденов и медалей было еще далеко, однако у римлян все равно было чем поощрить. Система наград принципата сложилась ко временам правления Клавдия и оставалась неизменной на протяжении всего периода, до самого кризиса III века.

Награды давались исключительно в качестве признания заслуг, а не в порядке права или очередности, как это бывает в современных армиях. Также была принята практика повторного вручения наград, что римлянами рассматривалось как подтверждение заслуг награжденного.

Каковы же были награды? Легионер за заслуги мог получить ожерелье (torques), браслет (armillae), фалеру (phalerae, украшенный диск, носившийся на груди). Принципалы и центурионы могли рассчитывать как на повторное вручение имеющихся наград, так и на золотой венец (corona aurea), представлявший собой… да, золотой или позолоченный лавровый венок. За взятие вала неприятельского укрепления вручалась corona vallaris (corona castrensis, если награждали за взятие вражеского лагеря), первому взошедшему на стену вражеского города полагалась corona muralis; все эти награды представляли собой позолоченный венок с украшением в виде палисада. Известно также о венце corona obsidionalis, которым награждали за освобождение лагеря или города от неприятельской осады — его за всю историю Рима получили всего 8 человек. Особой наградой являлась corona civica, венок из дубовых листьев, которым награждали за спасение жизни соотечественника (крайне почетная награда, которую теоретически мог получить абсолютно любой римский гражданин!) - изначально его преподносил сам спасенный, в более позднее время он вручался от имени императора.

Для центурионов в ранге «первого копья» была предусмотрена еще одна награда — hasta pura, копье без наконечника, но с серебряным древком. Это уже являлось мостиком к наградам высшего командного состава. Серебряные копья часто вручались выходцам из всаднического сословия.

Высшие командиры имели более жестко регламентированные награды: так, трибун ангустиклавий вынужден был довольствоваться золотым венцом и/или серебряным копьем. Те, кто стоял выше, могли претендовать на награждение вексиллумом — небольшим штандартом на серебряном поле. Трибуны латиклавии, как правило, награждались двумя копьями, двумя венцами и двумя вексиллумами. Преторы и легаты легионов получали, соответственно, тройные комплекты. Максимальное количество наград, по четыре каждого наименования, мог получить только наместник провинции.

Награждение обычно проводилось либо лично императором, либо по его поручению после окончания военной кампании.

Помимо отдельных солдат, награждению подлежали и целые воинские подразделения. Легион мог быть удостоен золотого венца, который помещался на штандарт. Когорта могла рассчитывать на диск или ожерелье. Названия полученных наград включались в название, вследствие чего название части могло стать довольно длинным, например (вы только попробуйте произнести на одном дыхании!): Первая когорта бревков граждан Рима Валерия, победоносная, дважды за доблесть получившая право быть награжденной ожерельем. Более того, за особую верность императору (скажем, в период очередной драки за власть), легион мог получить либо имя императора (так и появились Августовы и Клавдиевы легионы), либо удостоиться дополнительного именования pia fidelis — благочестиво верный.

И в качестве завершения рассказа о наградах упомяну о самом осыпанном наградами человеке в истории Рима (да, жил он до империи, но тем не менее — просто оцените масштаб). Сикций Дентат являлся ветераном 120 битв, 80 раз побеждал в личных поединках, имел 45 шрамов на груди и ни одного на спине (получил его только при смерти — его убили именно ударом в спину политические противники), награжден:
- 18 раз — серебряным копьем;
- 25 раз — фалерой;
- 83 раза — ожерельем;
- 160 раз — браслетом;
- 26 раз — венцом, причем 14 из них были corona civica, 8 – corona aurea, 3 – corona murales, 1 – corona obsidionales.
И это все за одну жизнь (прожил Дентат около 64 лет). Как видим, надеть разом все свои награды сей достойный гражданин никак бы не смог…

Пряники пряниками, но римская армия известна нам еще и своими наказаниями. Смотрятся они сурово — все мгновенно вспоминают пресловутую децимацию. Что делать, поддержание высокой дисциплины (а никто не решится утверждать, что римские легионы не были дисциплинированными войсками!) требует не только высокой сознательности рядовых, но и суровых мер взбадривания означенной сознательности. Впрочем, все самые строгие меры относятся к «добрым старым временам» республики, и в эпоху принципата их придерживались разве что отъявленные ретрограды вроде Гнея Домиция Корбулона (который очень талантливо бил парфян, но среди солдат имел стойкую репутацию придиры и тирана) и Ауфидиена Руфа (этого префекта лагеря дружно ненавидели всем легионом).

Какие же наказания вообще были и насколько они были распространены?

Начнем с легендарной децимации. Без нее никак. Это первое, о чем вспоминают, когда речь заходит о наказаниях в римском легионе. Выглядела она крайне просто — каждый десятый из провинившегося подразделения забивался насмерть легионерами из других когорт. Оставшиеся в живых переводились на ячменный рацион с пшеничного и выселялись за пределы лагеря. Однако в эпоху принципата о децимации вспоминают как о некоей крайней мере, причем явно устаревшей. Так, Калигула так и не решился провести децимацию в отношении легионов, в которых происходили волнения в 39-40 гг. н.э., когда ему сообщили о том, что армия резко против такого приговора. В правления педантичного императора Гальбы децимацию все же провели в отношении солдат I и II Вспомогательных легионов, сформированных из моряков, которые требовали признания их полноправными легионами. Каждый десятый из легионеров был казнен… но легионы в тот же день были внесены в официальные списки армии и получили орлов. Что же, можно сказать, что их смерть в некотором смысле оказалась не напрасной…

Нет, децимацию не использовали часто. Как и смертную казнь. Да, она предусматривалась за участие в мятеже, дезертирство, неподчинение командиру. Смертный приговор выносился собственным решением командира… но тот обычно не спешил воспользоваться этим правом. Даже в случае доказанного дезертирства начиналось дотошное разбирательство с учетом всех возможных обстоятельств: срока службы, должности, места службы, поведения в прошлом, было это одиночное дезертирство или в составе группы, совершил ли он за время отлучки преступления, сколько времени отсутствовал, вернулся добровольно или принудительно… молодые солдаты, впервые участвовавшие в бою, могли рассчитывать на снисхождение. Чаще всего по итогам разбирательства назначалось более мягкое наказание — телесное наказание, штраф, понижение в звании, назначение дополнительных и малоприятных обязанностей, перевод на ячменный рацион, позорное изгнание со службы. Лишь уже упоминавшийся Корбулон всегда настаивал на смертном приговоре.

В эпоху принципата высшим наказанием для военной части было расформирование. Легион вычеркивался из списков и его номер и название более никогда не использовалось, обычно это происходило вследствие особо унизительного и сокрушительного поражения. Помимо этого, легион мог быть подвергнут damnatio memoriae — проклятию памяти. Данному наказанию подвергались взбунтовавшиеся легионы, но часто подобная мера не использовалась.

Помимо этого, широко практиковались понижения в звании (militae mutatio), что могло чувствительно ударить по карьере принципала или специалиста-освобожденного, впрочем, непоправимым это бедствие не было — один такой штрафник, Валерий Комазон, дослужился к старости до командира преторианцев, после чего, выйдя в отставку, три срока занимал кресло городского префекта.

Штрафы и удержания из жалования были видом не только личного, но и коллективного наказания. Эта мера дисциплинарного воздействия, впервые упомянутая Полибием, успешно дожила до Византийской империи времен Юстиниана. Известны случаи, когда целые легионы переводились за какую-либо провинность на половинное жалование, или лишались его на срок от полугода до года. Так, Юлий Цезарь в качестве наказания лишил взбунтовавшийся Десятый легион третьей доли военной добычи.

Телесные наказания. Этот вид дисциплинарных мер имел на легионерском жаргоне название cedo alteram, «давай еще» - по любимому возгласу центурионов в процессе вгоняния ума в задние ворота. Центурионы обычно пользовались для этих целей своей тростью, которая одновременно служила и символом его звания… и нет, она называлась не стимул, а витис. Стимулом именовали палку, которой погоняли ослов.

В случаях, когда пороть по тем или иным причинам не имело смысла, римляне изобретали что-нибудь не столь болезненное, но малоприятное. Так, за мелкие нарушения могли просто выставить на главной площади лагеря в одной тунике (даже без пояса, что было для римлянина унизительно - распоясаться в прямом смысле можно было лишь во время глубочайшего траура). Для пущего несчастья в руки могли дать землемерный шест или ком земли, стоять надлежало навытяжку. От подобной участи не спасало даже звание центуриона. Суровый педант Корбулон отличился — выставил подобным образом командира в звании префекта кавалерии.

И все же одним из самых позорных и страшных наказаний для римского легионера, которое позволяло держать в узде даже отъявленных строптивцев, было… нет, не порка с особой жестокостью. И не перспектива кушать перловку (все помнят, что это ячмень? Сварите перловой каши, ощутите себя римским штрафником...). Изгнание из армии с лишением вознаграждения за службу (praemia militiae) — вот что служило прекрасным средством устрашения со стороны командиров. В самом деле, для легионера, а тем паче ветерана, который посвятил военной службе немало лет, это было серьезным ударом.

А сколько же служил легионер? Согласно закону Августа 6 г. н.э., срок службы был определен в 20 лет строевой плюс пять лет в качестве ветерана sub vexillo («под штандартом»). В это время ветеран освобождался от всех повседневных обязанностей легионера и переселялся в особые казармы под командование, как правило, немолодого и заслуженного офицера, который носил звание куратора ветеранов (curator veteranorum). Следующей ступенью была уже почетная отставка — honesta missio. В ряде случаев в почетную отставку при условии добросовестной службы можно было отправиться и досрочно, обычно по состоянию здоровья — ex causa missus honesta missione.

Как видим, жизнь легионера не была ни легкой, ни особо приятной. Но не была она и таким уж беспросветным адом, каким ее рисует рафинированный интеллектуал Тацит. Как всегда — все где-то посередине…

@темы: не для славы, для забавы, римские штудии

---

Почему не генерал, или кто есть кто в римской армии

Итак, в предыдущем эпизоде наших штудий мы разобрались с древнеримскими именами и осознали, сколь зачастую малозначимым для репрезентации является прозвище. Особенно такое распространенное, как Максимус. Теперь, как и обещалось, мы разберемся с тем, почему означенный Максимус не может ни при каких условиях быть генералом.

Если быть краткими, то все просто — генералов в римской армии не было. Ни в период республики, ни во время принципата, ни позднее. Само слово еще не существовало. Впервые появилось во Франции в пору Высокого Средневековья в качестве приставки для обозначения старшего из носителей определенного звания (капитан-генерал, полковник-генерал), и только на рубеже Нового Времени (знатоки, поправьте, если ошибаюсь!) стало использоваться как отдельное военное звание.

Кем мог быть персонаж? В фильме он командует легионом. Ответ напрашивается сам собой — упомянутый Максимус является легатом. Соответственно, он возведен в сенаторское сословие, если не принадлежит к нему по рождению, и попутно имеет один из высших административных рангов Ранней империи - ранг претора (исключением были египетские легионы, ими командовали представители всаднического сословия). Это непременные условия. Как и то, что он не может быть далеким от политических игр простым солдатом. Легаты назначались императором лично, легионы с давних времен были инструментом политической борьбы… сами понимаете, что оказаться на подобном посту, занимать его некоторое время и остаться в стороне от политики было крайне затруднительно. Впрочем, для римлян высших сословий демонстративное отстранение от политических игр было странным и не всегда понятным — честолюбие и властолюбие издавна были одним из самых заметных пороков римлян. Оставим подобную простоту и аполитичность героя на совести авторов фильма. Тем паче что в наше время в противостоянии простого честного вояки и прожженого политика симпатии аудитории однозначно принадлежат первому.

Легатом можно было стать, поднявшись по службе, либо получив назначение. Высший командный состав римской армии эпохи Ранней империи по своему статусу походил скорее на штатских военспецов.

Какие же звания существовали в армии империи и какие перспективы по службе открывались новичку (принцип комплектации армии, жалование, награды, состав легионов и их обыденную жизнь мы рассмотрим в следующей заметке)?

В самом низу иерархической лестницы находится, что закономерно, простой легионер, рядовой солдат Рима. Впрочем, и их положение отнюдь не было равным. Даже самое низовое звено делилось на тех, кто выполнял обязанности на общих основаниях (vacatio munerum) и «освобожденных от службы» (immunеs). Назначение в «освобожденные» можно рассматривать как своего рода повышение — данная категория легионеров находилась на правах «специалистов» и, получая то же жалование, что и остальные солдаты, в тоже время не привлекались к выполнению общих обязанностей. Судя по информации, предоставленной источниками рассматриваемого периода, в число immunes входили: землемеры, санитары, коновалы, плотники, кузнецы, изготовители стрел (луков, повозок и т.п.), точильщики мечей, каменотесы, специалисты по гашению извести, углежоги, хранители священных животных, конюхи, писари, курьеры, трубачи и горнисты. Известно, что за провинность специалист мог потерять свой статус и перейти в число выполняющих общие обязанности. Насколько велико могло быть число immunes? Так, документы о личном составе одной из центурий, расквартированной в Египте в конце I в.н.э. рисуют нам поистине примечательную картину — обязанности на общих основаниях в ней выполняли всего… 40 легионеров.

Грамотный новобранец (подразумевается, конечно, латинская грамота), который к тому же был подкован в арифметике, имел все шансы стать писарем, librarius или cerarius (от cera, восковая табличка для записей), что со временем открывало ему путь к одной из младших командирских должностей — корникулярия, ответственного за делопроизводство, по своим полномочиям следовавшего сразу за центурионами. Эта должность переводила в число, если так можно выразиться, унтер-офицеров, или, если соблюдать терминологию, принципалов (principales).

Данная категория также была неоднородна. Группу принципалов центурии составляли сигнифер, опций и тессерарий. Прохождение службы в любой из перечисленных должностей являлось непременным условием для дальнейшего получения звания центуриона.

Сигнифер (signifer), как явствует из его звания, был знаменосцем центурии. Помимо своих основных обязанностей, он также являлся казначеем центурии и хранил вверенные ему деньги легионеров. Обязанностью опция (optio) было командование центурией в отсутствие центуриона, именно носители этого звания чаще всего поднимались до центурионов. Тессерарий (tesserarius) получил свое название от слова tessera - «пароль». Насколько можно судить, его статус и обязанности относительно приравниваются к статусу и обязанностям современного старшего сержанта.

Все вновь назначенные принципалы центурий направлялись на службу в занимавшие самое низкое положение центурию и когорту, затем, по мере повышения, переводились в лучшие, где поначалу также занимали низшие должности (впрочем, тот же путь проходили и легионеры, и центурионы).

Принципалы, общие для легиона, если так можно выразиться - «штабные», условно делились на две группы. Одну из них составляли канцелярские чины, бенефициарии, составлявшие официум (группа «штабистов», прикрепленных к тому или иному командиру). В легионе существовало несколько официумов, из которых самым нижестоящим являлся официум трибуна кавалерии (equestrium tribun). Выше стояли официум префекта лагеря (praefectus castrorum), официум военного трибуна (tribunus laticlavius) и штаб легата (legatus legiones). Помимо официума зачастую командиры высшего звена располагали также помощниками (adiutores).

Самым крупным штабом (до 60 человек) располагал наместник провинции. Этот весьма разветвленный аппарат возглавлялся центурионом в должности princeps praetorii. В его подчинении находились два, а иногда и три корникулярия (в штабе легата легиона состоял только один). Следует упомянуть, что пост корникулярия наместника провинции считался крайне важным — этот человек мог рассчитывать на автоматическое повышение до центуриона и обладал привилегией передвигаться верхом. В число бенефициарией штаба наместника провинции входили также секретари (commentarienses), зачастую выполнявшие совсем не военные функции, в частности, готовившие материалы для судебных процессов; разведчики (speculatores), постепенно начавшие выполнять еще и обязанности палачей; фуражиры (frumentarii), помимо обеспечения войск фуражом служившие аналогом военной полиции и полевой разведки и дознаватели (quаestionarii), специалисты, незаменимые при допросах с применением… кхм!.. мер физического воздействия.

Из принципалов, не входивших в официумы, самым высоким статусом обладал аквилифер. Почетная обязанность хранения орла легиона давала ему власть второго лица после центуриона. Зачастую на эту должность назначали ветерана, у которого близился срок окончания службы, однако известны случаи, когда аквилиферу удавалось получить звание центуриона.

Следующими по значению после аквилифера являлись прочие знаменосцы, так называемые имагиниферы (imaginiferi), в обязанности которых входило хранение штандартов с изображениями как живых, так и покойных императоров.

Не будет, наверное, преувеличением заявление, что звание центуриона служило верхом мечтаний простого легионера. Личные дела центурионов велись в Риме в штабе ab epistulis, их назначения, переводы и продвижения по службе утверждались императором. Следует оговориться, что, помимо собственно службы, можно было получить звание, будучи гражданским лицом, или перевестись с повышением из преторианской гвардии (обе эти категории не пользовались особой любовью ни среди легионеров, ни среди коллег-центурионов), но все же абсолютное большинство центурионов были бывшими легионерами, сделавшими карьеру.

Как же происходило обычное повышение, скажем, сигнифера или опция? Первой инстанцией, рекомендовавшей его на должность центуриона, был ни много, ни мало, легат легиона. Рекомендацию отправляли наместнику провинции, в которой размещался легион. Здесь было два варианта развития событий (грустную возможность отказа мы не будем рассматривать): наместник утверждал кандидата своей властью, либо отсылал запрос в Рим. Личное дело кандидата в любом случае подлежало отправке в столицу империи.

Очень многое в этом непростом деле решала протекция. Конечно, можно было надеяться на то, что за него поручится легат, трибун или наместник… но неплохо помогали и хлопоты влиятельного земляка за скромное вознаграждение со стороны кандидата, причем оный земляк мог быть лицом сугубо штатским (некий Метелий Крисп приплатил за подобное ходатайство Плинию Младшему 40 тыс. сестерциев, о чем Плиний пишет без какого-либо смущения).

Исключительно редкими были случаи избрания центурионов на общем собрании легиона. Как правило, это происходило во время гражданских войн и мятежей, и ничем хорошим не заканчивалось: так, после победы над Вителлием в 69 г.н.э. военачальник Веспасиана Антоний Прим дал солдатам своего легиона выбрать центурионов взамен погибших… и офицерские посты заняли самые недисциплинированные легионеры. Впрочем, бывали и случаи, когда выдвигались и действительно достойные — так, выдвинутый товарищами в центурионы Петроний Фортунат безупречно прослужил в этом звании 46 лет из общего полувекового срока своей службы.

Став центурионом, можно было продолжать движение по служебной лестнице, либо всецело положившись на волю судьбы и постепенно продвигаясь от самых заштатных центурий и когорт в лучшие, либо стараться проявить себя как можно лучше и ускорить это неспешное повышение. Формально центурионы от десятой до второй когорты были равны по положению и полномочиям. Они носили звания первого копья, первого принципа, первого гастата, второго копья, второго принципа, второго гастата и так далее. Перед каждым из званий ставился номер когорты. Так, самый низший из центурионов легиона (из десятой когорты) сообразно римским правилам носил звание заднего гастата десятой когорты.

Истинной верхушкой офицерского сообщества были центурионы первых когорт легионов именовавшиеся primi ordines. Однако и здесь можно было вырасти от hastatus posterior до princeps posterior, а впоследствии получить звание, о котором обычный центурион, не говоря уже о легионере, мог мечтать – звание первого копья, primus pilus, которое открывало путь в сословие всадников. Для этого нужно было быть не только отличным солдатом, но и обладать каким-никаким образованием, а главное иметь навыки администратора. Тут уж можно и воспочить на лаврах, сознавая, что таких, как ты — по одному на легион по всей империи.

Все вышеперечисленное касается пехоты - конница в римской армии периода Ранней империи имела вспомогательное значение. Кавалерийские подразделения имели название ал, что отражает особенности их тактического использования («ала» - крыло, конницу располагали на флангах войска). В зависимости от численности личного состава они разделялись на quingenariae (500 человек) и miliariae (1000 человек). Внутри ала делилась не на центурии, а на турмы, каждой из которых командовал декурион (пусть вас не обманывает название, в турме было от 32 до 41 человека), один из которых назначался старшим.

Да, все это хорошо. Красиво, достаточно логично и просто замечательно, но как же легионеру стать легатом (отвечу — почти никак, если не хочешь играть в политические игры; случаи таких головокружительных карьер можно посчитать по пальцам, хотя, конечно, были и легионеры, из легатов взлетевшие аж в императоры, Траян и Максимин Фракиец тому подтверждение, впрочем, последний с оговорками — власть захватил в момент смуты, и то всего на три года)? Кто находится в верхнем эшелоне командования?

Высшие командные должности занимали лица, принадлежащие к всадническому и сенаторскому сословиям. Как уже говорилось выше, они по сути по своему статусу оставались гражданскими лицами, попутно занятыми политической карьерой. В подавляющем большинстве они не побывали не то, что легионерами — даже центурионами (в которых можно, как мы видели, застрять на 40 с гаком лет, и при этом так и не перейти в первую когорту). Да, специальное образование и прохождение определенных ступеней служебной лестницы не было непременным условием для занятия высших военных должностей. Более того, этих «высших офицеров» можно было в любой момент отозвать, заменить на угодное на текущий момент лицо или просто выставить из армии. Достаточно упомянуть о том, что на них не распространялся обязательный для армии императорского Рима запрет на брак (который соблюдался строго, вплоть до того, что, если новобранец оказывался женат, брак немедленно расторгался).

Итак, легионом командовал легат. У него был заместитель, тоже представитель сентаторского сословия — tribunus laticlavius (дословно - «трибун с латиклавой», латиклава — широкая пурпурная полоса на тунике, знак принадлежности к сенаторам). Помимо заместителя, в его подчинении находились пять tribuni angusticlavii («трибуны с ангустиклавой», ангустиклава — узкая пурпурная полоса на тунике, носимая членами сословия всадников). Ниже располагались префекты из все того же всаднического сословия, командовавшие когортами по пять центурий в каждой (чаще всего из их числа и дорастали до трибунов и, если очень повезет, до легатов).

Командование алой означало пост лишь чуть ниже поста легата легиона. Обычно к этому званию шли через следующие ступени: префект когорты, военный трибун (сначала ангустиклавий, потом латиклавий), префект конницы.

Подведем итог. Конечно, слово «генерал» - куда привычнее слуху современного зрителя, который в кинозале вряд ли полезет смотреть значение слова «легат», к тому же сразу становится ясно, что речь идет о высшем военном звании. Только вот этот легат среди прочих собратьев по командованию легионами будет истинной «белой вороной» - подчеркнуто простецкий, не интересующийся политикой… да и времена благословенной простоты республиканских нравов в ту пору уже отошли в прошлое, на стремление сенатора и претора вернуться к полям и растить хлеба посмотрят скорее с иронией… но я прекрасно понимаю — фильм совсем не об этом. Ну кому интересны гнусные подсидки и закулисная возня двухтысячелетней давности?

@темы: не для славы, для забавы, римские штудии

---

"Дальнейшее - молчанье..."

Маленькая зарисовка о взаимоотношениях Имперских Кулаков. Персонажи оригинальные. Рейтинг - какой рейтинг? За идею и вдохновение большое спасибо  aesmadeva.

В подарок  aesmadeva.


Ветеран, Чемпион Ордена, всегда окружен почтением. Уважение со стороны братьев, восхищение в глазах скаутов — порой чуть завистливое, но трудно винить горячих юнцов в том, что заслуги старших раззадоривают их и будят в душах честолюбивые устремления. Пока эти чувства сподвигают юнцов к более ревностной службе, они только на пользу Ордену.

Нет, решительно ничего необычного нет в том, что скауты считают себя польщенными, когда тот или иной ветеран удостаивает их вниманием и краткой поучительной беседой. И когда молодой брат гордится тем, что Чемпион преподает ему урок в тренировочной клетке — тоже.

Всеобщее уважение со временем становится привычным. Оно принимается почти как должное, уже не пробуждая тщеславия и ложной гордости. Столетия долгого тяжкого служения и жестоких сражений являются ценой высокого положения и почетного титула. А те, в свою очередь, налагают немалые обязательства. Титулу нужно соответствовать. Быть достойным носить его. Первым в битвах и последним, если обстоятельства все же вынуждают отступить.

Долгая непростая жизнь сгладила и приглушила остроту чувств, выведя на первый план степенное спокойствие. Кажется, что уже ничто не может потрясти и поразить до глубины души, как это бывало ранее. Никандрос из Третьей роты известен среди собратьев сдержанным спокойным нравом, рассудительностью и обстоятельной взвешенностью слов и поступков.

Никто в Ордене не знает, что всеми уважаемый степенный ветеран порой замирает в восторге, как скаут при виде Чемпиона. А если и узнают, то не поверит, что восхищенное преклонение обращено на брата, который втрое моложе самого Никандроса. Брата, который не стал ни ветераном, ни Чемпионом.

Капеллан Люкургос. Совсем еще юный. Кое-кто из братьев считает его выскочкой. Но большинство сходятся на том, что он далеко пойдет.

Никандрос же благоговел перед молодым капелланом, восхищаясь безграничной силой его веры, яростью на поле боя и неутолимой ненавистью к врагам и всем, кто проявил слабость. Холодный, отстраненный и неумолимый — именно таким виделся Никандросу идеальный Астартес, избранный воин Императора.

Ветеран умалчивал о своих чувствах, ревниво скрывая их от всего мира. Привязанность и восхищение капелланом принадлежали лишь ему самому и Люкургосу.

Они почти не разговаривают — случаи, когда они обменялись более чем десятком фраз подряд, можно перечесть по пальцам. Чаще они просто якобы случайно оказываются рядом, занимаясь повседневными делами. Иногда встречаются глазами, отрываясь на мгновение от ухода за оружием и броней.

Может показаться, что Люкургос никак не выделяет Никандроса среди прочих почтенных братьев. Молодой капеллан вежлив и корректен без тени заносчивости. Он не заискивает. Не ищет внимания.

Лишь изредка Люкургос нарушает молчание о просит Никандроса о помощи. Эти дни ветеран ценит особо и втайне гордится оказываемым доверием. Люкургос выбирает именно его для того, чтобы он был рядом в моменты наивысшего экстаза и наибольшей уязвимости — не собрата-капеллана, не кого-либо из своей роты.

Никандросу доводилось слышать, как старшие капелланы осуждают пристрастие Люкургоса к самоистязаниям в Перчатке боли. Многим это рвение казалось чрезмерным. Некоторые даже видели в этом проявление гордыни. Ветеран не задавался подобными вопросами. Он знал, что никогда не решится заговорить с Люкургосом на эту тему. Ему, Никандросу, Молоту Врагов, Чемпиону Ордена, много сотен лет бестрепетно глядящему в лицо любым врагам, просто не хватит отваги на то, чтобы задать подобный вопрос.

Он не мог и не желал лишиться возможности помогать Люкургосу во время его благочестивых бдений. Молиться о брате, который раз за разом очищал свою волю и укреплял тело и дух, подвергая себя мучениям в священном пыточном приспособлении. Шептать литании стойкости, когда полупрозрачный материал нейроперчатки облегает выгнутое в судороге боли тело капеллана. Когда обычно холодное, как у статуи, лицо Люкургоса искажается болезненным счастьем, а глаза вглядываются лишь в одному ему открытые дали. Что он видит там во время своих мук, когда губы слабо шевелятся, шепча литании? И почему из всех братьев неизменно просит присутствовать при этом только Никандроса?

Только ли ради того, чтобы, когда истязание заканчивается, было кому помочь выбраться из нейроперчатки? Поддержать, помочь дойти до скамьи и обтереть все еще содрогающееся тело губкой, смывая пот? Никандрос всегда старается действовать как можно осторожнее — он знает, насколько обострена чувствительность после нейроперчатки. Но его огромные загрубевшие руки в эти моменты почему-то становятся чудовищно неловкими.

Люкургос не делает никаких замечаний. Лишь иногда вздрагивает от неосторожных прикосновений и стискивает зубы, пряча взгляд. В эти краткие минуты на его лице нет привычной ледяной маски, молодой капеллан невероятно уязвим и кажется совершенно беззащитным. И Никандрос жадно вглядывается в расслабившиеся черты, подмечая малейшие изменения мимики. В эти мгновения он — страж, помощник, защитник.

Все заканчивается быстро. Куда быстрее, чем хочется Никандросу. Бледное лицо с четкими чертами снова застывает, превращаясь в отстраненный лик статуи. Тело капеллана скрывает броня. Они не обмениваются ни единым словом. Просто уже на пороге встречаются глазами и сжимают друг другу запястья.

@темы: не для славы, для забавы, Вархаммер головного мозга

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Эпопея в снегах

Что-то потянуло меня на воспоминания о былом. Может, потому, что лето и хочется привычно собрать рюкзак и махнуть куда-нибудь. Желательно туда, куда Макар телят не гонял. Ностальгия по ушедшему времени - штука лютая и своеобразная. Смотришь так с утра на себя в витрину, на стандартную такую офисную планктонину с утренней газетой и бумажным стаканчиком в руке, и понимаешь - мало кто поверит, что раньше все было не так. И что в душе где-то еще осталась та дурная дикость и лихость...

Но, несмотря на лето и тепло, начну я записки с впечатляющего зимнего эпизода. Нет, полюс мы не штурмовали. Но нам и без этого хватило.

Итак, восьмого марта энного года, когда все нормальные люди кушают за столом салатики и дарят гвоздики, тюльпаны, мимозы, на заснеженнный перрон города Апатиты высадилась группа в составе 12 человек. С шутками и прибаутками загрузилась в заказанную заблаговременно маршрутку и двинулась в сторону Кировска и лежащих за ним Хибин.

Собственно, план был не то, чтобы уж очень амбициозный, но все-таки. Недельный переход. Через Хибины. В начале марта - то есть, по меркам Заполярья, глухой зимой. Но уже не в полярную ночь, это важно. Да и снег слеживается к этому времени плотно (очень плотно, добавлю в скобках - взрослый человек может идти и не проваливаться), а опасность лавин пока минимальна.

Уладив все формальности в местном МЧС (чтобы знали, в каком квадрате в случае чего искать заледенелые тела), группа вышла на маршрут. Стартовали бодро. Единым духом перемахнули какой-то перевальчик. Потом, правда, уже на разборе полетов, выяснилось, что мы ошиблись. Так, на пару километров. И в результате шли через перевальчик с категорией. Но, поскольку мы о наличии категории не знали, то перешли бодро и весело. Ждали, что глава клуба выдаст нам горячих за неумение ориентироваться, но обошлось. Правда, он как-то так пространно рассуждал о магии самубеждения...

Первый день был ясен, безоблачен и спокоен. Все шло по плану. Но вот второй принес первые сложности. Основная из них - то, что прогнозы погоды оказались неверны. На десять градусов в минус. И утром мы обнаружили, что за стенами палатки не -27, а - 37. Тут бы нам и вернуться. Но нет, народ в группе был упертый, боевитый...

И мы пошли. Ну, ледяное сияние описали и без меня - и куда более высоким и красивым слогом. Но скажу честно - никакими словами это не передать в полном объеме. Когда искрящаяся белая пустыня, на которую невозможно смотреть и невозможно не смотреть, бесконечное яркое небо над головой, горы... Хибины и правда красивейшее место. И совершенно незаслуженно обойденное вниманием.

Плохо было одно - вечный холод, от которого не спрятаться. Нигде, никак и ни при каких обстоятельствах. В целях взаимного обогрева спальники состегивались вместе, что порождало новую проблему - тесноту. Ноги, плечи, локти... ну, кто хоть раз делил на двоих полуторное одеяло, тот поймет. В ночной тишине палатки порой раздавались потрясающие диалоги.
"Убери колени. Не уберешь - откачусь и тепло пойдет наружу! - ответ явно сквозь сон: "Лучше направь свое тепло в нужное русло..."
Но всех далеко позади оставил глава группы. Среди ночи все были разбужены командой, отданной таким голосом... знаете, так обычно возглашают, что за нами Москва и надо умереть всем до последнего: "Повернись! Обними!" От дружного душевного гогота чуть палатка не рухнула.

Где холод - там и голод. Есть хотелось всегда. При любых обстоятельствах. Несмотря ни на что. Обычно у меня в походе была привычка вести опрос - чего кому хочется в разные дни похода. Если в первые дни можно было услышать "ванну с пеной, шампанского", "тапочки и подушку", "сказал бы, КОГО хочу, да не буду", то начиная с четвертого дня ответ был один - "еще 150 граммов каши". К вечеру пятого дня на дне рюкзака завхоза группы обнаружился пакет с облупленной с пряников глазурью. Мало что в жизни было таким вкусным. Пряничные крошки делились по щепотке.

В этом же походе на реммастер, человек с золотыми руками явно не из того места, решил научить меня разводить примус. Кончилось дело плохо - как сказано выше, руки были у него не оттуда. Да и примус он разводил второй раз в жизни. Но, узнав, что я вообще ни разу, ощутил себя маститым ветераном, который сейчас покажет салаге... показал. Примус полыхнул весь - мастер пролил бензин. Мы успели вылететь из палатки и залечь в сугроб, а за нами, грозно ревя, вылетел охваченный пламенем примус. Летел недолго - врезался в камень и на том кончился.
/Из рассказа находившегося вне палатки: "Сижу я. Темно. Тихо. Звезды... и тут - сатанинское ржание и СВЕТ!"/

В целом все было. И сломанный о заледенелый "Сникерс" зуб, и волчьи следы, и северные олени вдали, и экстренное ваяние крепления лыжи из стропы взамен сломавшегося, и обгоревшие даже в снежных масках лица, и вечный рефрен походника "зачтообоженикогдабольше". Но уже на вокзале в Апатитах, с аппетитом лопая беляши из вокзального буфета в ожидании поезда, все испытывали... нет, не чувство победы и преодоления. Какое-то довольство и умиротворение скорее.

Кстати, замерзший в первую же ночь пакет майонеза оттаял только в поезде.

@темы: тихо сохнут портянки в горошек

---

Фото из Заполярья

Осторожно, их много!

@темы: тихо сохнут портянки в горошек

---

Мелочь по мотивам

Почти рейтинг. По мотивам ролевой игры.
Персонажи: Малкарион, Десятый капитан Легиона Повелителей Ночи; Рагуил Мученик, Седьмой капитан Легиона Кровавых Ангелов. Все права не мои, поиграю - поставлю на место.

Омофагия


У крови густой тепловатый вкус оржавленного железа. Как у древнего оружия, которое давно не используется, но еще может нанести смертельные раны – бывшего оружия не бывает. Способен убить даже небольшой и неопасный с виду осколок. Это известно астартес лучше, чем любому человеку. Они сами оружие. В куда большей степени, чем кто-либо еще из детей человеческой расы. Война – вот смысл жизни всех, кто прошел через преобразование таинством генотеха. Единственное, для чего предназначены воины Императора. Остальное… на остальное нет времени. Остальное им не нужно. Так считают все. Почти все.

У крови вкус опасности. Острое послевкусие войны. Сражения. Ран. Гибели. В конце концов, разве то, что происходит – не сражение, в котором никто не хочет уступить? Разве они не наносят друг другу ран, порой нарочно, но чаще - неосознанно? И разве это не путь к гибели, по мнению братьев, которые старательно отводят взгляды, милосердно не затрагивают опасную скользкую тему или напротив, пытаются образумить заблудших, пока не стало слишком поздно. Они не понимают, что уже поздно. Того, кто успел сделать шаг с обрыва в пропасть, уже невозможно остановить. Падать в бездну захватывающе и томяще жутко. Но отказаться от этого уже нельзя. Нет пути назад. И нет желания его искать.

У крови вкус воспоминаний. Крохотный орган в спинном мозге, один из многих, которые пересажены в процессе преобразования их еще полудетских тел, дает возможность вместе с плотью и кровью вкусить память и чувства. Именно поэтому в моменты наибольшего единения он впивается зубами в плечо, разрывая кожу и жадно слизывая кровь. В своей-чужой памяти встают картины бессолнечного мира, где нет никакого закона. Где приходится выживать в грязных вонючих кварталах. Где проявления омерзительной и обыденной, как плевок, жестокости сдерживаются страхом перед жестокостью еще большей – той, что придет в непроглядной тьме. Кары, которой невозможно избежать. Мира, где нет закона, но есть наказание. Видения чуждого мира перемешиваются с видениями сражений, в которых он не участвовал. Невероятных по жестокости операций. Ему претят подобные методы, но он не берется судить. Выносить приговоры – не удел Седьмого капитана.

У крови вкус доверия. Безоглядного, едва ли возможного между воинами столь же разными, коль различны их примархи. Но кровь не может лгать так, как могут лгать слова и глаза. Она открывает Кровавому Ангелу, какой огонь пылает в темной глубине души одного из сынов Ночного Призрака. Теперь его привычная маска холодной бесстрастности и рассудительности может обмануть кого угодно – но не сына Сангвиния. Он точно знает, что кроется за неспешными речами и спокойной отстраненностью.

У крови вкус страсти. Резкий, сводящий с ума сильнее боевых наркотиков. Бьющий по нервам сложным букетом. Жадное пряное желание обладать без остатка. Горячий ядовитый привкус затаенной ревности. Горьковатое опасение потерять навсегда, когда шальной Ангел все же свернет себе шею или пропустит роковой удар. Обжигающее видение себя как языка пламени, слепяще яркого для привыкших к тьме глаз.

Он отрывается от уже начавшей схватываться струпом раны, одурманенный кровью. Захлебываясь от ощущений и чувств, уже не понимая до конца, где свои, а где чужие, отдавая себя взамен – полностью, без остатка. Порой кажется, что сердца не выдержат и остановятся. Но этого не происходит. И каждый раз, выныривая из омута первобытной, почти животной страсти, сын Ваала подолгу смотрит в непроницаемо черные глаза уроженца Нострамо. Ему не нужны ни слова, ни клятвы, ни уверения. Все - в крови.

Об этом не говорит ни один из них. Просто потому, что не знает этому названия. У крови – отчетливый вкус любви.

@темы: не для славы, для забавы, Вархаммер головного мозга

---

Волки

Космоволки. Новое видение.

@темы: бегущей строкой, Вархаммер головного мозга

---

Ну, вот как-то так я себя и чувствую...

@темы: бегущей строкой

---

Линия крови

По причине болезни и анабиоза - пока полная тишина. Могу разбавить ее разве что впечатлившим и тронувшим меня рассказом.

Оригинал здесь forums.warforge.ru/index.php?showtopic=96856


Линия крови.
Джеймс Сваллоу.

В стенах усыпальницы время не имело значения.
В ней не было ни окон, сквозь которые можно было видеть, как дни и ночи проходят над далёкими горами Чаши и великими красными пустынями Ваала, ни движения восковых свечей, ни часов – лишь стук сердец Астартес. Вечный и неизменный свет, неяркий и маслянистый, падал из люмофонарей на каменных стенах. Он отбрасывал нечёткие тени на фигуры, которые двигались по залу, переговариваясь тихими и напряжёнными голосами.
В усыпальнице пахло металлом и ржавчиной, словно мокрой медью: за тысячелетия здесь пролились столь много крови, что запах проник в сами камни. В центре зала был мраморный стол, чей белый камень порозовел от животворной жидкости всех, кто истекал на нём кровью. И теперь на столе лежал Кровавый Ангел, лишённый боевого снаряжения и одетый лишь в тонкие хлопковые одеяния. Чёрные цепи из закалённого железа и кольца наручников удерживали его на месте, ибо столь сильны были судороги Ангела, что без них он бы уже сломал собственные конечности, пока рвался и метался в агонии; и всё же воитель лежал не во сне, не в сознании, но пребывал в неком бессонном небытии, что не являлось ни бодрствованием, ни комой. Лишь боль чувствовал этот воин, чьи вопли приглушал кожаный кляп в потрескавшихся губах.
Сквозь голоса Сангвинарных Жрецов и лязг цепей сдавленные крики Ангела находили отклик далеко наверху, за спиральными коридорами поднимающегося возвышающегося над головой минарета. До усыпальницы доносились вопли и леденящие душу выкрики тех несчастных, что томились в кельях, которые никогда не позволят открыть.
Этим местом была Башня Заблудших, Башня Амарео. Сюда Кровавые Ангелы приводили страдающих родичей, которые уже не могли справиться с кошмарными генетическими проклятиями Чёрного Гнева и Красной Жажды. Тёмное наследие давно погибшего примарха Сангвиния, Гнев и Жажда таились в сердце каждого сына Ваала – и они могли обрести смысл лишь в битве, в последней службе Роты Смерти.
Но были те, кто зашёл по алому пути так далеко, что даже почётной смерти не было достаточно. Башня была их тюрьмой, их убежищем, их чистилищем.
И теперь над этой бездной завис ещё один Ангел.
Корбуло, глава Кровавого Жречества, наблюдал, как его братья кружат вокруг тела на мраморном столе, снимая показания предсказательных устройств и следя за работой медицинских сервиторов.
Ощутив его испытующий взгляд, брат Салил, один из Сангвинарных Жрецов, отделился от группы и приблизился к Корбуло.
- Господин, - жрец чуть склонил голову поклонился.
- Лорд Данте хочет знать, есть ли изменения в его состоянии, - без лишних слов перешел к сути Корбуло.
Салил мрачно кивнул:
- Есть, и не к лучшему. Эта... – он замолчал, подыскивая нужные слова, - эта микстура становится сильнее с каждым часом. Признаюсь, что при всём старании мы не сможем замедлить процесс, а тем более обратить его вспять...
- Должен же быть способ, - верховный жрец умолк, видя, как Салил слабо качает головой.
- Милорд, в нём заключено подобие дистиллята сверхновой. Оно поглощает его, выжигает изнутри, - Ангел вздохнул. – Ни один смертный никогда не был предназначен сосудом для такого величия. Это необратимо.
- Тогда отдай его мне, - раздался новый голос, печальный и звучный, полный старой боли.
Корбуло обернулся, чтобы увидеть, как из теней выступает Астартес - Кровавый Ангел в чёрной как ночь рясе капеллана. На ней звенели стальные почётные цепи, к которым прикована книга катехизисов, а на поясе висел эбеновый скипетр, который оканчивался крылатой золотой чашей – то был Кровавый Крозиус, символ звания Хранителя Заблудших и Стража Роты Смерти. Брат Лемартес пристально смотрел на Корбуло из-под капюшона, его искажённое, истощённое лицо напоминало венчавший доспех Хранителя череп – маску смерти. Лемартес был одним из немногих людей, которые за всю историю ордена пали в объятия гено-проклятья и выжили – многие говорили, что брат до сих пор живёт в тени Чёрного Гнева, но так сильна его воля, что он борется день и ночь. Поэтому Лемартес вполне мог вести Роту Смерти в бой вновь и вновь. Салил сделал шаг назад, не желая стоять слишком близко к словно покрытой пепелом ауре капеллана.
Мгновение брат Корбуло изучал Лемартеса и ощутил странный порыв жалости к нему. «Какая это, должно быть, боль, - подумал жрец, - вести измученных родичей на верную смерть и каждый раз оставаться единственным выжившим».
Капеллан протянул руку.
- Отдай его мне. В кельях наверху он найдёт свой покой.
Корбуло покачал головой, оторвавшись от мыслей.
- Нет. Нет, брат, пока нет.
- Тогда зачем было вообще приводить его в мою башню? – рявкнул капеллан, оскалив клыки. Он протолкнулся к мраморному столу мимо Сангвинарных Жрецов. – Взгляни на него, Корбуло, отпусти его! Это будет добрым поступком.
- Это будет напрасной тратой! – возразил верховный жрец. – Ты понимаешь, через что он прошёл, чтобы вернуть нам кровь? В скольких сражался битвах, сколько было потеряно жизней?
Лемартес свирепо посмотрел на Корбуло и заговорил тихим шёпотом.
- Что я понимаю, так это то, что ничего этого бы не потребовалось, если бы не неудача Кровавого Жречества! – он подался вперёд. - Брат Цек был одним из вас. И его спесь открыла наш дом силам Хаоса! – Капеллан буквально выплюнул последнее слово. – Корбуло, ты в ответе за Красный Грааль. Ты позволил врагам украсть частицу святой крови нашего примарха, - Ангел ткнул пальцем в воина в цепях, - и ты навлёк на него это!
Корбуло не сказал ничего. В словах Стража была проклятая доля ненавистной истины. Лежащий перед ними Кровавый Ангел отправился на поиски, чтобы вернуть пузырёк драгоценной животворящей влаги Сангвиния, которую десять тысяч лет хранили живой, – и он сделал это, вырвав её из хватки самозваного прародителя восьмеричного пути, предателя Фабия Байла. Но в ходе поиска воителю пришлось найти единственное безопасное место, в котором он смог бы защитить священную жидкость: он впрыснул её в собственный кровяной поток.
И теперь кровь убивала Ангела. Могущественная эссенция была слишком сильна даже для улучшенной физиологии Адептус Астартес. Воин едва добрался домой до крепости-монастыря на Ваале, прежде чем слёг в судорогах лихорадки. Мучительная мощь уничтожала Ангела, поглощала его кровь и преображала её, наделяя невероятной, смертоносной силой.
- Рафен, - нараспев произнёс имя воина Лемартес. – Он силён, но этого недостаточно. Скоро его поглотят Гнев и Жажда, и Рафен не вернётся. Мы должны позволить этому процессу идти своим чередом.
- Я верю, что он сможет выжить! – жрец настаивал на своём. – Все мы Кровавые Ангелы и сыны Сангвиния. В каждом из нас течёт толика крови примарха, дарованной во время нашего возвышения до Астартес...
- Толика, - повторил капеллан. – Вот именно! Лишь капля, и её достаточно, чтобы преобразить человека в ангела войны! Но Рафен получил в миллион раз более мощную дозу! Он не переживёт этого.
- Значит, мы должны её забрать, - сказал Корбуло, бросив взгляд на Салила. – Мы очистим Рафена от того, с чем он так упорно борется, чтобы прийти в себя.
- Ты... имеешь в виду использовать саркофаг? – спросил жрец, чьё лицо посуровело. – Разве такое возможно?
Лемартес покачал головой.
- Глупо даже думать об этом. Будь здесь Асторат, Рафен уже бы обрёл покой под лезвием его топора...
- Но Верховного Капеллана здесь нет! – возразил Корбуло. – Долг увёл его далеко от Ваала, и поэтому решить вопрос должны мы.
Лемартес скрестил руки на груди.
- И что же скажет лорд Данте?
- Он одобрит любой путь, который приведёт нас обратно к равновесию. -
Верховный жрец посмотрел на напряжённое, измученное лицо Рафена и попытался представить страшную боль от струящегося по венам божественного огня. Он не мог позволить этому воину сгинуть: Лемартес резанул по живому, и Корбуло чувствовал настоящий стыд. Он не смог защитить святую кровь и допустил, чтобы ее похитил Фабий. И Корбуло не позволит ордену заплатить за свою ошибку жизнью ещё одного родича.
- Отнесите брата Рафена в Зал Саркофагов, - приказал верховный жрец. – Найдите ‘Прикосновение Багряного Рассвета’ и поместите его внутрь.
Нахмурившись, Лемартес отошёл от стола и позволил сервиторам забрать корчащееся тело Кровавого Ангела.
- Это лишь продлит его страдания, сделает смерть в два раза мучительней. Жрец, где же твоё милосердие?
Корбуло посмотрел Хранителю Заблудших в глаза.
- Капеллан, сегодня никто не умрёт. Я не позволю.

Великий зал был странной смесью хосписа и скульптурного сада. Усеянный резными камнями, которые венчались огромными похожими на сферы изваяниями из золота и меди, Зал Саркофагов пульсировал, словно живое существо. Ряды толстых проводов и акведуков змеились от одного шара к другому, а другие трубки собирались в гроздья, что исчезали среди решёток железных плит пола. Над головой системы жизнеобеспечения наростами свисали с украшенных серебристых стоек и входили в щели на верху каждой сферы.
Здесь тоже пахло кровью и камнем, но почему-то здесь запах был не таким резким, как в башне. Там он означал смерть, а здесь – новую жизнь, возрождение.
Многие из золотых сфер были заняты, и о каждой заботился неусыпный слуга, который постоянно трудился, регулируя потоки генетически активных фильтров и состояние питательных трубок. Корбуло осмотрел ближайший саркофаг, он хорошо его знал. То было ‘Белое Солнце Ангела’, один из старейших саркофагов в распоряжении ордена, который выковали десять тысячелетий назад во времена Великого крестового похода до Ереси Гора. ‘Белое Солнце Ангела’, как и все сферы вокруг, было шедевром машиностроения, столь продвинутым, что даже технодесантники под руководством брата Инкараила не могли полностью постигнуть тонкости его работы. Это было произведение искусства в той же степени, что и устройство для воссоздания людей. В каждой из действующих сфер лежал кандидат, погруженный в амниотическую жидкость; изменители и катализаторы, содержавшиеся в ней, трудились над генетической структурой, перестраивая в теле клетку за клеткой. В сочетании с мощными технологиями имплантации, используемыми Адептус Астартес, эти механизмы могли даровать обычному человеку величие Кровавого Ангела.
Кандидат, который вошел в саркофаг смертным, однажды выйдет из него воином Сангвиния – конечно, если не умрет в процессе изменения.
Некоторые Кровавые Ангелы, когда их не ждали обязанности и не звала битва, приходили в Зал Саркофагов и дремали внутри тех самых сфер, в которых их некогда оживили. Многие, в том числе и сам Корбуло, верили, что подобными периодическими возвращениями в утробу своего возрождения, проводя время в единении с кровяными фильтрами, можно очистить душу и отсрочить возможный приход Гнева и Жажды. Устройства могли не только менять людей, но и исцелять их.
Верховный жрец надеялся, что они смогут спасти жизнь брата Рафена.
Корбуло шагал среди сфер, пока не нашёл ‘Прикосновение Багряного Рассвета’ – прекрасный экземпляр самых благородных саркофагов, сделанный из белого золота и платины, отделанный медью и отполированный, словно стекло. Как и ‘Белое Солнце Ангела’, он был создан в дни до Ереси и с тех пор всё время служил ордену, любовно опекаемый легионами илотов и кровавых сервиторов. Легенды гласили, что ‘Прикосновение’ был одним из нескольких саркофагов, которые были на борту кораблей флота Кровавых Ангелов во время битв самого Великого Крестового Похода.
Салил надзирал за слугами: они поместили Рафена внутрь, и приготовления почти завершились. Каналы эксангвинаторов и проводников живительной влаги были закреплены в плоти Ангела, кровяные насосы наполнены и готовы к работе.
Верховный Сангвинарный Жрец провёл руками по открытой створке сферы. Внутри на поверхности саркофага были выгравированы бесчисленные линии крошечных слов на Высоком Готике, каждое было именем брата, которого здесь оживляли. Корбуло просмотрел свиток чести и в конеце нашел имя Рафена.
Верховный жрец кивнул и поднял взор – и увидел, что на него смотрит Рафен, который смотрел осмысленно впервые за многие дни. (мб чей взгляд был осмысленнен...?)
- Брат-сержант...?
Рафен схватил его за руку.
- Я вижу... – прошептал Ангел, – вижу... его.
- И он направит тебя, - сказал жрец, давая Салилу сигнал закрывать саркофаг, - к жизни... Или куда-то ещё.
Глаза Рафена закатились, а его рука обвисла, когда сфера захлопнулась, словно цветок. Корбуло услышал бульканье втекающих внутрь жидкостей и треск металла, когда давление резко изменилось.
Салил отвернулся.
- Что теперь?
‘Прикосновение Багряного Рассвета’ мерцал, словно драгоценный камень.
- Мы будем ждать, - сказал Корбуло, - и позволим линии крови сделать своё дело.

Они вышли из зала, и никто из жрецов и не подумал посмотреть на галерею наверху: мысли об этом были изъяты из их разумов и отброшены прочь. Там стояла одна фигура, невидимая ни им, ни кому-то другому, наполовину скрытая в тени, и наблюдала. Сверхъестественная аура делала его призраком, а именного этого смотрящий и хотел.
Мефистон, Повелитель Смерти, библиарий и главный псайкер ордена Кровавых Ангелов, склонился с балкона и всмотрелся внутрь саркофага Рафена, прислушался к суматохе разума внутри.
И увидел пламя, и боль, и цвета чистой муки. Руки псайкера словно когти впились в каменную балюстраду галереи так, что костяшки побелели. Психический след Рафена танцевал, словно застывший огонёк в урагане, вечно на грани угасания, но сопротивляющийся изо всех сил. Мефистон устремил свой разум глубже в лабиринт ощущений, чувствуя мысли Рафена.
Ангел был заперт в судорогах кошмарного лихорадочного сна, сводящего с ума прилива боли, который воплотился в палящем зное и удушливой пыли. Мефистон мог ощутить личность воина, прикоснуться к её отзвуку. Он лицезрел долю того, что видел сам Рафен: нереальный, кошмарный пейзаж ужаса и разрушения. Он увидел поле брани, заваленное высокими холмами из выпотрошенных трупов, что омывали озёра свежепролитой крови.
Изъян. Мефистон понял, что это могла быть лишь сила гено-проклятья. Внутри каждого Кровавого Ангела таилась тьма, которой кровь примарха даровала ужасную свободу. Её сила ошеломила псайкера, и воспоминания всплыли на поверхность, угрожая осквернить чистоту телепатической связи – память об улье Аид и собственном путешествии к безумию Гнева.
Мрачный Мефистон убрал незримые щупальца психической силы из беспокойного разума младшего воина. Сейчас он ничем не мог ему помочь.
Обрывая последнюю связь, библиарий увидел в кипящем разуме Рафена ещё один образ – отстранённой крылатой фигуры, что была облачена в величественный золотой доспех и наблюдала издалека. Судила его.

- В укрытие!
Брат-сержант Кассиил услышал разнёсшийся по посадочному отсеку звездолёта ‘Гермия’ крик и отскочил за опорный столб как раз тогда, когда сквозь атмосферный щит пронёсся алый ‘Буревестник’ и рухнул на палубу. От удара по стальной палубе под ногами прошла дрожь. Ангел вздрогнул, когда отсек наполнился растущим воем: переднее шасси корабля сломалось, и он, прорезая в палубе борозду, скользил на волне жёлтых искр. Гордая крылатая слеза крови на дымившемся носу была покрыта царапинами.
‘Буревестник’ замедлился и наконец-то замер, чтобы миг спустя вокруг засуетились десятки слуг легиона, тащивших баллоны огнетушителей. Кассиил безмолвно выругался по-ваалитски и направился к повреждённому кораблю. Он видел, как за ‘Буревестником’ подобно огромному зрачку закрывается главный шлюз: кусок зелёной планеты исчез из виду. Больше сержант не увидит мир по имени Нартаба Октус, больше его не увидит ни один человек. Последние немногочисленные десантные корабли заходили на борт, пока ‘Гермия’ поднималась на высокую боевую орбиту. Оттуда оперативная группа ‘Игнис’ и Кровавые Ангелы на борту завершат свою работу. Приказы ясны, подписаны самим Сангвинием и скреплены печатью Магистра Войны Гора Луперкаля.
Все выжившие из научной колонии на Октусе эвакуированы, а заразившим планету ксеносам, орде тёмных эльдар, что нарушила абсолютную чистоту поверхности, покажут неудовольствие Терры залпом лазерных батарей флотилии из космоса по поверхности.
Чужаки-грабители сражались яростно и с великим упорством. Кассиил уже встречал их братию во время Великого Крестового Похода и карал их, но, похоже, что ксеносы не усвоили урок Императора. И когда они здесь закончат, на Нартабе Октус навечно останутся шрамы войны - предупреждение всем, кто бросает вызов Повелителю Человечества и его Сынам.
Но сейчас внимания сержанта требовали более срочные дела. Добравшись до люка ‘Буревестника’ он открыл его и протянул руку, чтобы помочь брату выбраться из полного дыма корабля. Его лицо было знакомо Касиилу.
- Сарга? Ты ранен?
Воин покачал головой.
- Нет, Кассиил. Но у нас раненый... Потом вороватые ублюдки повредили корабль дроном... Мы еле добрались сюда целыми.
Сержант махнул рукой медицинскому сервитору, чтобы тот поднёс поближе гравиносилки, когда из корабля вышел второй Астартес, несущий третьего на плече. Раненный Кровавый Ангел носил бело-красный доспех апотекария, но керамит был забрызган тёмной артериальной жидкостью и она была ещё свежей.
Кассиил увидел причину раны и едва не отшатнулся от омерзения. Из дыры в пояснице силового доспеха торчало нечто, что напоминало кристалл или, может, лёд. Внутри осколка мерцал мерзкий, тошнотворный свет, отбрасывая зловещие отблески на бледное лицо.
- Он ухаживал за гражданским, - пояснил Сарга, чей голос был полон гнева. – Один из желтоглазых ублюдков выстрелил в спину. Я убил его, но Мерос уже падал...
Кассиил подался вперёд.
- Мерос? Брат Мерос, ты меня слышишь?
Глаза Кровавого Ангела заметались, и он пробормотал что-то неразборчивое.
- Мерос один пробился через отделение налётчиков, - говорил Сарга, - и наверно думал, что прикончил всех.
- Он ещё не мёртв, - возразил сержант, хотя мертвенная белизна Мероса ставила под сомнение его слова. Кассиил положил его на носилки и направился к лазарету на этой палубе. Глаза Ангела вновь притянул стеклянистый осколок в боку аптекария. Кассиил знал, что это такое: искатель душ.
Дротик был снарядом осколочной пушки эльдар, отравленным обычными средствами, но вдвойне смертоносным из-за некой психической начинки. Поговаривали, что выделяемый токсин не только уничтожает плоть, но и разлагает саму душу.
Кассиил, как и любой подданный светского Империума, уделял мало внимания таким суевериям, как и любой эфемерной духовности, но он уже видел действие искателя душ, видел, как яд разрушает Астартес изнутри... и часть сержанта задумывалась, действительно ли это оружие сначала убивало сущность человека, а лишь потом плоть.
Рядом шёл мрачный Сарга.
- Он умрёт.
- Нет, - покачал головой Кассиил. – Ещё есть время обеспечить выживание брата. Мы очистим его.
- Как ты собираешься это сделать? – потребовал ответа Ангел. – Любая попытка вытащить снаряд расколет его...
- Возможно, есть другой путь, - сказал сержант.

Было странно видеть их в стальных стенах корпуса ‘Гермии’, в отсеке под лазаретом звездолёта. Сам вид великих золотых скульптур, лежащих здесь, на плитах палубы, был в чём-то неправильным, словно содержимое знакомой комнаты перевернули и поменяли местами.
Морщины на потрёпанном лице Сарги стали глубже.
- Саркофаги...
Кассиил приказал слуге направить гравиносилки к ближайшей капсуле.
- На борту корабля по приказу магистра легиона Ралдорна. Несколько были распределены по флотилиям, чтобы служить как центры срочной помощи для смертельно раненых.
Ангел покосился на него.
- Рану, которая смертельна для Астартес, не вылечишь ничем.
- Увидим, - Кассиил следил, как слуги помещают Мероса в ближайшую из сфер.
- Я не могу позволить этому произойти просто так, - продолжил Сарга. – Осколок в боку... в нём порча чуждого колдовства! Что, если она перекинется на саркофаг? Мы не сможем знать, к каким последствиям приведёт психическая скверна...
Пристальный взгляд сержанта заставил его умолкнуть.
- Колдовство? Это лишь штамм яда, действительно заразный, но не более того. Тут нет магии. Он будет устранён, - Кассиил дал илотам знак закрывать лепестки сферы. – Тёмные эльдары забирали жизни наших братьев на земле этого несчастного мира. Но теперь не заберут ещё одного, и я буду отстаивать своё решение даже перед Магистром Войны, если он сочтёт нужным его оспорить!

Рафен был погребён в песке. Частички состояли из истолчённой кости и металлических стружек, блестевших красным в мучительном свете набухшей адской звезды. Медленными, размеренными движениями он выбрался из липкой массы, песок сыпался с Ангела, скапливаясь в щелях снаряжения.
Рядом Рафен нашёл болт-пистолет и цепной меч, оба были ржавыми и изношенными. Он задумался, переживёт ли оружие спуск курка. Клинок покрылся впадинами и потрескался.
Кровавый Ангел подался вперёд, чтобы стряхнуть остатки песка, и пошатнулся: доспех был инертным, а на плечах Рафен чувствовал весь вес керамита и стали. Со всех сторон накатывали мерцающие волны жара, а капельки пота выступали на лбу.
Рафен скривился: каждое движение казалось колоссальным усилием. Ангел чувствовал непривычную слабость, словно из него вытягивали энергию. Он сжал зубы и выпрямился.
Сержант пошёл по пустынному полю битвы вдоль рядов дюн навстречу резким порывам ветра, что нёс облака колючего песка. Рафен переставлял ноги одну за другой, двигался словно автоматон. Он оставил позади груды тел и потоки крови, бредя в пыли и жаре, ища что-нибудь. Когда же Кровавый Ангел решился оглянуться, то не увидел ничего, кроме песка и... песка.
Затуманенным взором он разглядел отблески яркого света на золотом доспехе... или это был какой-то мираж?
Нет. Фигура всё ещё была здесь, оставаясь недосягаемой, насмехаясь над ним своим молчанием. Вызывая Ангела подойти поближе.
Рафен отвернулся, пытаясь разобраться в ситуации. Он не помнил, как появился в этом больном безжизненном месте, и не представлял, где он, или какая цель привела его сюда. Ангел остановился, и на миг потерял из виду золотой силуэт, когда вокруг закружили покровы красной пыли. Он глубоко копнул, проталкиваясь сквозь свои мысли, пытаясь вытащить истину.
Что я могу вспомнить последним? Размышлял Рафен, нахмурив покрытый потом лоб.
Он вспоминал путешествие обратно из системы Диникас на борту звездолёта ‘Тихо’, как дни проходили в пустошах варп-пространства. Вспоминал предшествующую битву на планете, казнь врага и возвращение...
Вспоминал кровь и сосуд. Рафен инстинктивно протянул руку и провёл по груди туда, куда вонзил иглу инъектора.
Он вспоминал...
...сосуд, святая кровь из самого Красного Грааля, не фильтрованная и мощная, поколениями жрецов удерживаемая живой на протяжении тысячелетий, текла по его венам...
...золото и пламя, молния и солнце, такого он не испытывал никогда...
...страх, что сияние его уничтожит...
...какая совершенная смерть...
Рафен задохнулся и задрожал. В нём текла кровь Сангвиния, заключённая в ней психическая мощь жгла словно атомное пламя. Его тело не могло вместить так много, для него это было слишком. Он был подобен Икару из древних терранских легенд, что слишком сильно приблизился к солнцу и горел, горел...
- Это... это место смерти? – закричал Ангел, чьи слова унёс воющий ветер. – Я... наказан за свою... спесь?
Рафен понял, что ему тяжело дышать.
И словно в ответ песок превратился в чудовищ.

Красный песок сгустился в тварей, цветом и обликом подобных космодесантникам, но дымчатые, туманные тела не могли удержать точные детали дольше секунды. И всё Рафен достаточно ясно увидел, чем они должны были быть.
Внешне это были Кровавые Ангелы, но в чудовищах не было ни следа того благородного ордена, который ходил под светом Империума. Эти искажённые фантомы были частично пародией, частично насмешкой, громоздкими неуклюжими тварями, что подражали величию Сынов Сангвиния сквозь призму ужаса. Перевёрнутые кричащие аквилы украшали доспехи, кровь сочилась из сочленений, а глаза сверкали красным на клыкастых смеющихся масках. Книги бессмысленных стихов и бормочущие черепа свисали с концов покрытых шипами почётных цепей. Призрачные Астартес были абстракциями, пародиями, которых слепил из песка безумный артист.
Они напали на него, пронзительно хохоча.
Рафен выстрелил из старого болтера, и тот закаркал, выплёвывая снаряды в порывах клубящейся ржавчины, но хотя болты находили цель, они не причиняли вреда. Место каждого удара становилось брызгами песка, фантомы теряли цельность, и крошащиеся масс-реактивные снаряды проходили сквозь них без всякого взрыва.
Рыча и чувствуя головокружение от боли и изматывающего жара, Кровавый Ангел потянулся к сломанному мечу и встретил натиск призраков-Астартес, размахивая вверх-вниз для смертельного удара, который пустит кровь любому врагу. Меч бил, Рафен чувствовал это, но вдоль ржавого клинка песочные тела поддавались, и удары проходили безвредно. С тем же успехом Ангел мог использовать рапиру из дыма.
Но, к его испугу, ответные удары никак нельзя было назвать такими же. Фантомы изменили свою массу, сгустив песок почти до плотности скалы, за долю секунды до того, как с размаху ударили в челюсть Рафена. Он отшатнулся, и второй, а затем и третий твёрдый как гранит удар врезался в его грудь.
Сержант спиной рухнул на гребень дюны, когда чудовища набросились вновь: и теперь лица призраков не скрывали шлемы. Каждый раз Рафен видел, как на него скалится собственное искажённое отражение, образ мерцал и дрожал, словно плохо настроенный видеопроектор.
Ангел ринулся вперёд, к телу одного из фантомов-Астартес. И вновь дух взорвался потоком песчинок прежде, чем Рафен успел вцепиться в глотку руками. Песок впился в обнажённую кожу шеи и лица, забивая ноздри и рот, пытаясь задушить. Ангел замолотил вокруг, словно человек, пытающийся отогнать рой шершней.
А затем Рафен услышал выстрелы, внезапный тяжёлый грохот болтера, услышал, как рядом с шипением пролетают снаряды. Песок ослабил напор, отхлынул волной и сформировался вновь, когда кто-то пересёк ближайшую дюну и начал спускаться по гребню.
Рафен увидел другого Кровавого Ангела – цельного и ясно видного, окутанного маревом жара, но явно не одного из его фантомов.
Новоприбывший позволил оружию соскользнуть на перевязь и выхватил цепной топор с обломанными зубьями. Клинок сыпал искрами и забивался, но зубцы все ещё вращались, и Ангел начал быстро рубить призрачных Астартес. Меч Рафена проходил сквозь них словно сквозь воздух, но оружие другого воина било в цель и с воем рассекало месиво вязкого праха и песка.
Несколько секунд спустя гротески уже развеивались по ветру, растворялись, пока от них ничего не осталось.
Рафен слабо кивнул.
- Я... благодарю тебя, брат.
Теперь он видел куда яснее: второй Кровавый Ангел носил бело-алый доспех аптекария, хотя цвета роты и символы подразделения были странными – нет, не неправильными, но в чём-то незнакомыми. Облачение было почтенного дизайна, старой модели Марк IV Максимус, которую теперь применяли лишь немногие ордены. Рафен встретился взглядом с аптекарием и увидел те же вопросы в его глазах.
- Ты ранен? – спросил Ангел, убирая пилотопор. Аптекарий прихрамывал, отметил Рафен, берёг бок, и только тут он заметил рубцы от глубокой раны в животе. Но воин хорошо скрывал боль. У него было сильное лицо и глаза, которые казались слишком молодыми.
- Нет... – начал Рафен. – да, возможно, - он потряс головой, и мир вокруг расплылся, - Жар...
- Да, жар, - согласился аптекарий, и этого было достаточно. Он огляделся, подозрительно косясь на текучие пески. – Эти... твари. Что это было?
- Я не знаю, - признался Ангел. – Моё оружие было бесполезно.
- Значит, нам повезло, что моё – нет, - раздался ответ. Аптекарий смог слабо улыбнуться. – Брат, я так рад, что нашёл тебя. Пробудившись здесь, я какое-то время боялся, что сошёл с ума.
- Возможно, что мы оба сошли, - мрачно произнёс Рафен. – Скажи, как ты сюда попал?
- Я... – лицо аптекария замерло, когда его охватило холодное понимание. – Я... не знаю.
- А что ты помнишь последним?
- Битва... - аптекарий говорил тихим, напряжённым голосом. - Ксеносы, - его рука опустилась к ране в животе. – Они дали мне это... потом тьма.
Прежде, чем Рафен успел сказать что-то ещё, другой воин увидел что-то за его плечом и указал. Уже оборачиваясь, Рафен знал, что это будет наблюдающий за ними золотой образ.
Он стоял на страже, казался ближе, хотя и не двигался, и был чуть лучше различим в разрывах между проносящимися потоками песка. Золотой доспех, неподвижная маска, согнутые серебристые крылья. Он наблюдал.
- Ты это видишь? – спросил Рафен.
- Да. Что это? – прошептал аптекарий.
Пески выли и царапали лица, заставляя отвести взор, а когда поток праха замер, фигура исчезла.
А там, где она только что стояла, вдали в дымке проступал силуэт. Остроконечная гора, невероятно высокая и выточенная ветром из камня, красного, словно пролитая кровь.
- Знамение, - сказал Ангел. – Цель.

Они шли вместе, бок о бок сквозь воющий каскад песчаной бури, далёкая башня из камня была единственным ориентиром в безликой пустыне. Чем бы ни было это место, прагматизм Мероса не дрогнул. Раз гора – единственный бросающийся в глаза объёкт местности, то они пойдут туда. В этом была уверенность, логика, которую аптекарий чувствовал верной. Но брат Мерос не смог бы чётко сформулировать то, как узнал, что там что-то есть.
Странно, но всё округ казалось нереальным, далёким от истины – и всё же аптекарий точно ощущал, как при каждом шаге скользит раскалённый песок, как оккулобы уплотняются, чтобы защитить глаза от мощной радиации огромного красного солнца, чувствовал безжалостный жар на лице. Всё это выглядело очень реальным.
«Если бы я просто видел сон, - подумал Мерос, - то может быть и смог отличить истину от игр разума...» Но Астартес не видели снов, потому что не спали так, как это понимает обычный человек. Имплантированные в мозг каталептические узлы позволяли Меросу и его родичам отдыхать без сна, быть вечно бдительными и идти даже тогда, когда разумы отдыхали. И поэтому ему не на что было опереться, чтобы понять текущую ситуацию.
Он покосился на устало плетущегося рядом Кровавого Ангела. Знамение, сказал он. Странно слышать это из уст Астартес слова, от которых пахнет старыми суевериями и идолопоклонничеством. И другие мелочи были неправильными: странные пропорции доспеха, покрытого орнаментом и выполненного с большим вниманием к деталям, и полоски пергамента, исписанного словами, которые Мерос не мог прочесть. Вдобавок, лицо Ангела было незнакомым.
Само по себе это не было необычным – в IX Легионе Астартес числилось более ста тысяч воителей на службе Великого Сангвиния, и Мерос не мог знать каждого – но его тревожило нечто в темноволосом воине. Словно тот просто был не на своём месте.
Да и сам Мерос был по сути выброшен, потерян в непроторённой ничейной земле без понимания того, как он здесь оказался. Рука аптекария скользнула к ране. Память о погружении осколка в кишки была ещё свежей, и аптекарий вздрогнул. По всему телу прошла болезненная дрожь, и Мерос жадно вдохнул сухой воздух.
Он вновь покосился на второго воина, пытаясь отрешиться от призрачной боли.
- Я... ещё не спросил твоего имени.
- Я Рафен, - раздался ответ. – Из Пятой Роты брата-капитана Сендини.
- К.. кого? – выдавил аптекарий, чьи ноги словно обратились в свинец, и запнулся. Имя не говорило ему ничего. И командир пятой... Им был...
- Брат, ты в порядке? – Рафен внимательно на него посмотрел.
Мерос начал дрожать, по коже пошли мурашки. Неприятное покалывающее ощущение окутало руки, обжигая кожу будто кислотой. Дрожащий аптекарий схватил латную перчатку и наруч, отсоединил крепления и уронил их на песок.
Обнажённая рука была ярко-красной, вены вздулись, а плоть искривилась. Не в силах остановиться Мерос вцепился в оголённую кожу, и развевающиеся на ветру ленты эпидермиса оторвались. Он закричал, когда заражённая ткань ещё падала, разлетаясь по песку. Невероятно, чем больше аптекарий сдирал, тем больше появлялось.
Разложившиеся ленты кожи танцевали в воздухе, а затем, к ужасу Мероса, начали разворачиваться. Искусные мозаики отринутой плоти трескались и делились, переплетаясь в тонкие как нить полосы, которые затем вновь сходились в непристойные образы: длинные гуманоидные очертания, продолговатые конечности и узкие, эльфийские черепа.
- Грабители! – закричал Мерос. – Это... их отрава!
Спутанные нити кожи парили и танцевали, а затем набросились на аптекария, хлеща его, словно вихрь покрытых шипами кнутов.

При виде этого Рафен отшатнулся, срывая рукой с пояса ржавый болт-пистолет, и отскочил, чтобы держаться на расстоянии от движений странных порождений плоти. Облик и танец были знакомы Ангелу – откуда-то он знал, что эти призраки по происхождению были тёмными эльдарами, в размытых лицах вспыхивала и исчезала ненависть жестоких чужаков. Они казались ожившими потоками ткани, возможно гирляндами или бинтами, извивающимися и изворачивающимися, чтобы казалось, что под ними тело, хотя там не было ничего.
Что бы ни оживило этих тварей, оно вызывало отвращение у Кровавого Ангела. По-крайней мере в этом новый товарищ был прав – даже сквозь густую пыль Рафен чуял едкий привкус яда, окутывающего гибких чудовищ. Они были токсичными кошмарами, кружащимися в гротескном балете.
Существа-эльдар осыпали аптекария градом ударов – быстрых как молния и непрерывных. Тот пытался отбиваться проржавевшим цепным топором, но с каждым взмахом жужжащее лезвие рассекало лишь воздух, ибо ленты расступались на его пути.
Рафен забыл о болт-пистолете и выхватил сломанный меч. Он не знал происхождения другого воина, но не мог же просто стоять и ничего не делать.
- Прочь, демон! – закричал Ангел, бросаясь в кружащийся ураган хлещущих лент. – Изыди или встреть свою погибель!
Ржавый меч вздымался и опускался, и каждый раз удары Рафена рассекали кожу, хотя тупое лезвие пилотопора бы не попало в цель. Ему казалось, что он слышит в ветре доносившиеся откуда-то издалека вопли.
Разгневанные и ужасные обрывки содранной плоти закружились в воздухе, переплетаясь, словно попав в воронку урагана, а затем исчезли в непрерывном гуле песчаной бури.
Аптекарий припал на колено и тяжело дышал. Его лицо было подобно лабиринту глубоких порезов, а открытая рука казалась кровоточащей культёй. Ангел посмотрел вверх.
- Рафен, - прохрипел он, - брат, благодарю тебя.
- Брат?
Теперь, когда миг атаки закончился так же быстро, как и начался, смятение Рафена превратилось в скорую неприязнь. Он направил повреждённый конец меча в лицо второго воина.
- Действительно ли таков или лишь прикидываешься? – Астартес шагнул вперёд, оскалив зубы, и потребовал ответа. – Это ты принёс меня сюда? Я уже сражался с отродьями варпа и побеждал! И сделаю это вновь!
- Я не... понимаю... – Кровавый Ангел в белых доспехах поднял руки. – Ты поднял на меня клинок? Зачем?
- Что за демон совратил тебя? – рявкнул Рафен. – Отвечай!
Аптекарий потряс головой.
- То, что ты говоришь, это просто бессмыслица! – он с трудом поднялся на ноги, сердито глядя на Рафена, силы возвращались к нему. – Ты обвиняешь меня в соучастии, – Ангел вновь потряс головой. – Эти... эти твари... я таково никогда не видел. Они – воплощения яда, - неожиданно воин замолчал и побледнел. – Примарх... он всё ещё течёт во мне.
Внезапно сломанный меч Рафена оказался у его шеи.
- Тогда, возможно, мне следует прикончить тебя.
- Ты совершишь такое? – на лице аптекария промелькнуло выражение полнейшего отвращения. – Астартес, убивающий Астартес? Брат против брата? – он покачал головой. – Возможно, что это ты испорченный лжец! – Ангел выхватил цепной топор и повысил голос. – Когда я пришёл на помощь тебе против призраков из песка, то не сомневался в твоей чести! Рафен, у фантомов было твоё лицо! Но я не убил тебя из-за этого!
Долгую секунду Ангел колебался на грани замаха оружием для удара, а затем расслабился и шагнул назад.
- Я не знаю, кто ты, - сказал он. Рафен отвернулся и пошёл прочь.

Мерос следовал за ним, а что ещё он мог делать?
Когда-то, во времена, когда он ещё не возвысился и не стал Кровавым Ангелом, когда он ещё был ребёнком, ещё был человеком, Мерос услышал безумного старого провидца, говорившего о тёмных силах и местах за гранью понимания людей. Это случилось так давно, что почти всё забылось. Прошлую жизнь сгладили монументальные перемены, сделавшие Мероса одним из лучших воинов Императора, и остались лишь впечатления.
Но их было достаточно, чтобы сейчас воспоминания вернулись, чтобы аптекарий вспомнил страх в глазах старика. «Варп – море душ, - так он говорил, - В нём всё может возникнуть и сгинуть. Всё изменчиво, кровь и время подобны песку...»
Подобны песку...
Мерос шёл за Рафеном, следовал за ним по подветренной стороне крутой дюны, постоянно жужжащая пыль налетала на аптекария, вырывая из губ и ноздрей ту влагу, которую осталось. Даже мигательные перепонки на глазах слипались от налетевшего песка, заставляя Ангела моргать и тереть лицо. Его рука покраснела от истолчённых останков. Мерос тяжело шагал за другим Кровавым Ангелом, и было слышно лишь гул скрученных мускульных связок их силовых доспехов.
Он добрался до вершины гряды и обнаружил, что Рафен стоит как истукан. Мерос остановился и проследил за взглядом другого воителя, всё выше и выше.
Ангелы стояли у подножия остроконечной горы, шпиля из красного камня, тянущегося к облакам пыли...
Но это не было горой. Никогда не было. Издали глаза могли бы обмануть, клочья формы и образа бы сложились в то, что можно было ожидать.
Но на них опустило взор откровение.
Рафен и Мерос стояли у подножия великой статуи, изваяния, которое было крупнее самого высокого титана: основание погребено в красном песке, а вершина видна в тени багрового солнца.
- Мой повелитель, - выдохнул Рафен, опускаясь на одно колено. То же самое сделал и Мерос, но, в отличие от другого Ангела, не отвернулся.
Аптекарий смотрел наверх. Он видел, как скалистые отроги превращаются в массивную мантию, которая заканчивалась капюшоном и точёными линиями бесконечно благородного лица. Патрицианское, сверкающее великолепие облика Сангвиния смотрело на них как на суде, скрестив руки на груди, а могучие крылья свисали с плеч словно плащ.
- Как это может быть здесь? – прошептал Мерос.
- И где это здесь? – ответил вопросом Ангел. - Боюсь, что я знаю. Это место – смерть.
А потом Мерос увидел блеск золота и поднял руку, чтобы на него показать.
- Кто это?

Рафен поднял глаза и увидел воителя в золотых доспехах. Он стоял на гряде в нижней части массивной статуи-горы, резной линии, изображающей складку мантии примарха. Впервые Рафен ясно его увидел.
Вокруг прекрасно лицевой маски застыл идеальный круг широкого железного ореола. Замысловато выполненный доспех из золота и меди придавал фигуре мускулистый облик, подобный церемониальному облачению великого магистра, но за плечами лорда Данте был двигатель мощного прыжкового ранца, а у этого воина росли крылья из сверкающей белой стали, блестящие ярко-красным в лучах раздутого солнца. Широкие ленты обетных свитков свисали с пояса и развевались на ветру.
- Нет, - Рафен видел всё ясно, но всё же никак не мог поверить. – Ты легенда, - прошептал он. - Иллюзия.
- Кто осмелился претендовать на величие нашего примарха? – в словах аптекария Рафен слышал такое же изумление. – Никто не имеет права носить золото.
- Сангвинор, - вырвалось у Кровавого Ангела. Рафен много раз слышал истории о золотом хранителе, доклады о битвах столь древних, столь далёких, что они казались лишь сказками вроде фольклора кочевых Племён Крови Ваала Секундус. Он слышал об этом, но никогда не верил по-настоящему.
В галактике было много странных зрелищ, много неизвестных истин, и перед их лицом Рафен прожил свою жизнь без доверчивости. Этому его научил покойный Корис. Видеть ясно, оспаривать всё. История о Сангвиноре всегда оставалась для Ангела лишь историей. Сказанием, которое самые старые ветераны рассказывают в перерывах между битвами, легендой, что укрепляет волю. Метафорой чести и отваги.
И всё же теперь он стоял перед Рафеном. В историях говорили о воплощении всего доброго и благородного в душе ордена, бессмертной силе чистоты, что дарует своё благословение воинам, сражающимся в самых безнадёжных битвах. О золотом ангеле возмездия, что сходит с небес в час величайшей нужды. О непреклонном вечном воителе.
Рафен никогда по-настоящему не верил, ведь он сражался на острие копья в войнах, что потрясли столпы истории Кровавых Ангелов, и никогда не видел лица легенды. И встреча с ней сейчас, здесь, вызвала в сержанте порыв внезапной ярости. Он шагнул вперёд и набрал в лёгкие воздуха, чтобы закричать.
- Чего ты хочешь? – возопил Рафен, чей голос разнёсли постоянные ветра, чтобы эхом отразить от горного склона. – Это твой суд? Покажи лицо!!! Я больше не потерплю иллюзий! Откройся! – он вскинул оружие и прицелился. – Или мне пролить твою кровь, чтобы увидеть истину?

Мерос увидел, как Рафен поднимает пистолет, и ощутил внезапный прилив адреналина. Силуэт в золотом мог значить только одно, быть лишь одним существом – предписания IX Легиона Астартес запрещали облачаться в такие доспехи всем, кроме самого примарха и его личной гвардии. Это мог быть лишь Повелитель Крови, сам Великий Ангел, и перед лицом аптекария воин по имени Рафен наводил на него оружие.
Мерос бросился вперёд и схватил сержанта за руку, отводя её в сторону.
- Что ты творишь? – рявкнул Ангел. – Ты спятил? Ты осмелился достать огнестрельное оружие в присутствии примарха?
- Примарха? – Рафен повернулся к нему и резко оттолкнул аптекария. – Что бы ты здесь не видел, это не Сангвиний, найди его Свет Императора! В лучшем случае эхо, тень величия, выпущенная в миг смерти!
Слова Ангела падали словно град камней, их сила, уверенность, били Мероса словно настоящие удары.
- Что ты сказал? – прошептал аптекарий. Мгновение спустя он уже вцепился в глотку Рафена и затряс его, свирепо глядя в глаза. – Он не мёртв! Примарх не мёртв, как смеешь ты говорить такую ложь! Я видел своими глазами, как он шагает по полю брани на Мельхиоре. И слышал, как его голос зовёт меня в бой!
Аптекария переполнял гнев и смятение, он не мог даже представить, что на Кровавого Ангела нашло, раз он говорит такую глупость.
Рафен боролся.
- Тогда либо тебя забрал Гнев, либо ты лживый глупец! Мой примарх пролежал мёртвым десять тысяч лет и сгинул...
- Неправда! – растущий гнев Мероса сорвался с цепи, и в ответ на вырвавшуюся изо рта Рафена невероятную ложь он ударил. И попал, выбив ржавый болт-пистолет из рук воина. Оружие покатилось по склону дюну и исчезло в песчаной буре.
Несмотря на цепкий, палящий жар внезапный холод окатил аптекария, когда к нему пришло понимание.
- Ты... – он показал пальцем на лицо Рафена. – Тебя нет. И никогда не было! Ты – яд, пожирающий мозг! Ты – отрава искателя душ!
В это был ужасный смысл, за десятилетия службы в медицинских корпусах легиона Мерос слишком хорошо узнал, что тёмные эльдары были мастерами токсинов, а их жестокость проявлялась в неторопливом, разрушающем разум воздействии порченого оружия. Всё, всё вокруг – Рафен, песчаные фантомы и призраки плоти, гора, пустыня и золотой силуэт – всё это было галлюцинациями.
Он был не здесь, а где-то в другом месте, возможно, всё ещё истекал кровью на Нартабе Октус, пока его разум был пойман в тюрьму видений.
Но Мерос не собирался умирать без боя.

С рёвом аптекарий обрушился на него: ветхий болтер на спине забыт, а сыплющий искрами цепной топор зажат в руках. Рафен поймал взгляд глаз воина и по опыту узнал цвет бешенства. Он встретил кружащиеся сломанные зубья треснувшим лезвием меча. Разбитые клинки тёрлись друг от друга, разбрызгивая крошечные искры, металл выл и трещал, когда они жгли друг друга.
А они были ровней. Клинки встречались вновь и вновь, каждый раз встречая защиту, каждый раз оставляя лишь трещины и порезы, никогда не доходившие до кости, всегда недостаточно глубоко, чтобы калечить.
В бесконечной буре под неподвижным красным солнцем они бились часами, перемещались взад и вперёд, теснили и отступали, и смертельный танец всё никак не заканчивался. Атака и парирование, финт и удар, блок и продвижение. Каждая боевая схема встречала свою противоположность и отражалась обратно на агрессора.
Густой, химический пот тёк из биоизменённых желез и смешивался с запёкшейся кровью. Воющий ветер хором подпевал напряжённому дыханию, стуку и лязгу меча и топора, которые сходились, расходились и вновь встречались. Жар и боль навалились на Ангелов, лишая их сил.
- Почему... – сквозь потрескавшиеся губы спросил аптекарий, когда их клинки сцепились в сотый раз, - почему ты не оставишь меня? Тебе меня не убить...
- Твои слова, - задохнулся Рафен, – мои мысли, лживый...
- Тебе меня не одолеть! – закричал в ответ Ангел. - Твои слова не значат ничего! Ты – ложь, ты тьма в моей крови! Я – Мерос, Кровавый Ангел, Сын Сангвиния, и я отрицаю тебя!
- Мерос? – имя словно резануло ножом по сердцу Рафена.
Внезапно воин раскрылся, опустив сломанный меч, но аптекарий не ударил. Он высоко держал цепной топор, опасаясь подвоха.
- Что это за коварство? – спросил Ангел, усталый и разгневанный в равной мере.
- Это имя вырвано из моих мыслей? Теперь мой разум обратился против меня? – он обернулся и закричал золотой фигуре, которая не покинула своего места наблюдений. Воины ударил в грудь кулаком.
- Я знаю Мероса! – закричал сержант. – Я знаю его здесь!
Рафен прижал эфес сломанного меча к грудине, к тому самому месту, где глубоко внутри плоть его торса таилась живая прогеноидная железа. Прогеноиды, сложный сгусток генетического материала, были наследием бесчисленных когорт Кровавых Ангелов, изъятым в миг смерти и вновь имплантированным в тела нового поколения. Они были самым драгоценным наследством ордена, живыми источниками генетической памяти, передаваемой от брата к брату, дабы Сыны Сангвиния жили вечно.
Таков был и имплантированный в плоть Рафена прогеноид, и для Ангела было честью хранить его – как до самой смерти это делали воины, которые до него носили имплантат. Рафен знал имена всех - каждого Кровавого Ангела за более чем десять тысячелетий.
Одним из них было имя Мероса. Аптекария, известного и прославленного воина, который бился в самый чёрный час в истории человечества: гражданскую войну, известную как Ересь Гора.
Он потряс головой.
- Это... это невозможно! – Это не могло быть реальностью в этом месте заблуждений и мрачных кошмаров. Рафен пытался понять. По его венам уже текла жгучая кровь – так она уничтожит Ангела, извратит его разум, распутает самую суть сержанта, цепляясь за нити его истории?
- Ты не можешь здесь быть, - он повысил голос и обернулся к Меросу.
Но другой Кровавый Ангел не слушал, ибо его демоны – и Рафена – выступили из бури, чтобы вновь напасть.

Они пришли и принесли с собой ночь.
Над красной пустыней словно никогда не сверкало багровое солнце, теперь здесь было лишь угольно-чёрное небо, покрытое шрамами холодных звёзд, а наблюдатель на огромной скульптуре скрылся во мраке безучастных, неприветливых серебристых теней.
Яд нападал, ленточные твари вились вокруг, разрывая кожу. Доспех... его доспех внезапно исчез, и теперь аптекарий сражался лишь в служебном облачении, запятнанном кровью и тёмными пятнами пота. Полуденный зной исчез, сменился пробирающим до костей морозом, который вытягивал энергию.
Мерос бился пилотопором, забыв на время о вопросах к Рафену. Каждый раз промах, каждый удар проходит мимо, однако его призраки каждый раз били идеально точно.

Пески пытались его убить.
Рафен поднял руки, чтобы прикрыть лицо, когда из песков вырвался ураган. Нахлынули тьма и холод, словно сержанта бросили в ледяное озеро. Отстранённо он заметил, что неподъёмный вес доспехов вдруг прекратил тянуть его вниз. Ангел чувствовал лишь боль от кружащихся песчинок, что разрывали одежду и обдирали плоть.
Он не задумывался о происходящих изменениях. В этом нереальном месте Рафену оставалось лишь цепляться за знакомые настоящие вещи и притягивать их к себе.
Сломанный меч в руке повернулся и пронёсся сквозь воздух, не сделав ничего. Песчаная буря извергла Ангела со звуком, похожим на хохот и треск камней, насмехаясь над оступившимся сержантом.

Призраки метнулись прочь, играя с аптекарием. Мерос шатаясь поднялся с колен и увидел рядом Рафена. Он протянул ему руку и помог встать. Кровавый Ангел встретился взглядом с сержантом.
- Теперь ты убьёшь меня? Или позволишь им это сделать?
- Теперь я понимаю, - ответил Рафен, кивнув в сторону безмолвного наблюдателя в золотом. – Мерос, ты не видишь? Здесь мы и наши демоны. По одиночке они нас убьют.
За плечом сержанта пески приняли облик чудовищного Астартес в доспехах, дикого, отвратительного. Он двинулся вперёд, подняв когтистые руки для удара. За Меросом ленты кожи сплелись в нечто, похожее на тёмного эльдара – оскалившегося инкуба с пустыми глазами. Оба существа стали цельными, реальными. Смертоносными.
- Что есть линия крови? – внезапно спросил Рафен. Эти слова были частью ритуала, он выучил их наизусть.
- Вечная связь братства, - сказал аптекарий, ответ пришёл к нему из ниоткуда. – Воля выжить после смерти.
Рафен взвесил в руке старый ржавый клинок.
- Родич, это моя воля, - сказал он и показал на топор в хватке Мероса, - а это твоя. Видишь?
На губах аптекария появилась улыбка.
- Да.
- Тогда в бой, - сказал другой Кровавый Ангел, - пусть он и может стать последним.
Он ринулся вперёд, выставив вперёд сломанный меч, бросился не на своего искажённого двойника, но на воплощение боли и горя яда Мероса.
В тот же миг начал двигаться и аптекарий – понимание пришло к нему. Мерос замахнулся цепным топором на призрака с кричащим лицом Рафена, метя клинком в шею.

Меч и топор одновременно нашли свои цели, каждый убил чужую немезиду, и в безмолвии быстро оборвались извращённые сны, мучавшие Кровавых Ангелов.
- Это сделано, - сказал Мерос, поворачиваясь, чтобы посмотреть на Рафена. – Мы свободны. Брат.
Он протянул руку воину, а сержант протянул свою...
...и время словно стало рекой, медленной и тяжёлой.
Тьма приближалась, а пейзаж вокруг начал расплываться и угасать, когда исчезла уверенность, бывшая фундаментом нереального места. Без угрозы, которая делала её цельной и придавала смысл, пустыня рассыпалась. Статуя-гора стала дымом, уносимым бесконечными ветрами.
Внезапно великий страх проник в грудь Рафена и вцепился в оба сердца ледяными когтями. Мерос увидел его взгляд и выражение, что вызывало вопрос.
- Рафен? Что не так?
Столь многое, родич. Рафен пытался сказать это вслух, но не мог сдвинуться. Ангел застыл, плоть игнорировала все команды, которые он давал. Столь многое не так. Если аптекарий действительно был Меросом из Кровавых Ангелов, если он действительно был Астартес, от которого остались лишь кости и прах в залах мёртвых Ваала, то непостижимым для сержанта образом этот человек жил в другое время, в другом месте.
Месте до смерти Сангвиния. О, как славно жить в этот миг. И какой ужас грядёт.
Изо всей мочи, из последних сил Рафен пытался произнести предупреждение. Из его рта вырвалось лишь одно, сдавленное слово. Проклятие.
- Гор...
Золото мерцало во тьме. Там была фигура в доспехах, и Мерос словно её не видел. Невероятно медленно латная перчатка из меди и сияющего янтаря поднялась, чтобы приложить руку к безмолвным губам неподвижной маски. Послание было недвусмысленным, приказ безошибочным.
Молчи.
Не замечая этого, аптекарий протянул руку, чтобы прикоснуться к плечу другого воина.
- Рафен? Мы победили... Что тебя тревожит?
Но этот миг прошёл, и пески превратились в кровь, утопившую обоих.

‘Прикосновение Багряного Рассвета’ открылся и выплеснул на плиты Зала Саркофагов парящий прилив алой жидкости.
Шатаясь, мокрый Рафен выбрался из золотой сферы и припал на одно колено. Он закашлялся и вырвал дыхательные трубки из ноздрей, чтобы жадно и хрипло втянуть в воздух.
- Я... я жив...
- Действительно, - мрачный голос притянул взор. Сержант обнаружил, что смотрит в пылающие глаза, подталкивающие его отвернуться. Силе воли лорда Мефистона было почти невозможно сопротивляться.
Наконец, он отпустил Рафена, и воин посмотрел на направляющие приспособления вдоль рук, куда были встроены многочисленные проводники живительной влаги.
- К... кровь...
- Её нет, - поведал ему Мефистон. – Толика святой живительной влаги примарха вернулась на законное место, в Красный Грааль. Баланс восстановлен.
Рафен медленно поднимался на ноги, пока кровавые сервиторы суетились, чтобы очистить и переосвятить древний саркофаг.
- Значит, моя миссия наконец-то завершилась. Я боялся, что она меня погубит.
Псайкер-лорд посмотрел вверх, на резные затемнённые стёкла окон.
- Рафен, ты неделями висел на краю бездны смерти. Лемартес и многие другие верили, что ты сгинешь и отправишься по правую руку Императора. Но ты вновь обманул судьбу, - Мефистон вновь обратил на свой зловещий взор Кровавого Ангела. – Можно подумать, что ты благословен. Или проклят.
- Как будет угодно Императору, - Рафен выпрямился.
Псайкер подошёл ближе.
- У меня вопрос, брат-сержант. Ты что-нибудь там видел?
- Ничего, - ложь сорвалась с языка прежде, чем сержант смог остановить себя. Он подумал о красных песках, о золотом воителе, о родиче, мёртвом на протяжении тысячелетий. Теперь, когда он стоял в месте камня и стали, пережитое казалось Ангелу фантазией измученного разума. Рука Рафена блуждала по груди до места, где дремал его прогеноидный имплантат генетического семени. – Я...спал. Ничего более.
- Возможно, - сказал псайкер. – Написано, что Великий Ангел обладал могущественным псионическим талантом. Говорили, что он читал сердца и разумы своих воинов-сынов как раскрытые страницы книги. Что он предвидел свою смерть от рук Архипредателя. Что даже покров времени покорялся его воле, - Мефистон кивнул. – Сила Сангвиния отдаётся в самой его крови. Мы знаем, что это так даже спустя десять тысяч лет.
Сержант наблюдал, как Повелитель Смерти подходит к ‘Прикосновению Багряного Рассвета’ и невероятно нежно гладит его.
- Эти великие саркофаги, - продолжал псайкер, - созданы по его замыслу. Они – связь с его волей. Можно подумать, что за столько веков использования они впитали крошечную частичку его вечной силы, - он повернулся к Рафену. – Брат-сержант, ты понимаешь?
Истина всплыла, когда Рафен заговорил вновь.
- Я видел нечто, - признался Ангел.
- И что же?
- Легенду, - прошептал Рафен.

- Открыть его, - приказал воин в золотом, - немедленно.
- Милорд... – попытался возразить брат-сержант Кассиил, но одного резкого взгляда было достаточно, чтобы заставить его умолкнуть. – Как пожелаете.
Он резко кивнул слугам легиона, столпившимся по бокам ‘Прикосновения Багряного Рассвета’, и они начали по одному отгибать лепестки сферы.
Тёмные багровые реки хлынули наружу, стекая в дренажные трубки. Свет люмосфер ‘Гермии’ открыл внутри фигуру: мускулистое тело с бледной плотью и тяжёлым дыханием. С каждой прошедшей секундой цвет возвращался.
Сарга заглянул внутрь.
- Рана затянулась. Я не вижу ни следа инфекции.
- А что с самим осколком? – спросил Кассиил.
- Уничтожен, - Сарга кивнул своим мыслям, - саркофаг расщепил его и очистил от всех следов организм. Он будет жить.
- Вытаскивайте его, - приказал воин в золотых доспехах.
Слуги исполнили приказ и направились, чтобы положить Кровавого Ангела на гравиносилки. Он зашевелился и оттолкнул их, вставая сам и моргая от света.
- Мы... свободны... – прошептал он.
Кассиил протянул ему свежий балахон.
- Мерос. Брат, ты как?
Он кивнул, - Я жив. Благодаря тебе.
- Похоже на то.
Мерос обернулся, чтобы увидеть, кто к нему обратился, и на его лице промелькнул шок.
- Ты...? – но уже миг спустя аптекарий взял себя в руки. – Простите. Золотой доспех... Я думал, что вы... Кто-то другой.
- Ты знаешь, кто я? – воин был высоким и блистал мастерски выполненным облачением Верховных Сангвинарных Стражей – преторианцев самого примарха. Тёмные волосы до плеч свисали на латный воротник, обрамляя длинное благородное лицо.
- Ты Азкаэллон, - сказал Мерос, - носитель Клинка Энкарминэ и магистр знамён. Первый среди Сангвинарной Стражи, - он встретился с ним взглядом. – И чего ты хочешь от меня?
- Я пришёл посмотреть, умрёшь ли ты, - спокойно и степенно ответил Азкаэлон. – Я услышал о твоей доблести на Нартабе Октус и захотел увидеть лицо боевого брата, который встретился с такими обстоятельствами. С этими ранами я ожидал увидеть твою кончину... но похоже, что в твоём сердце струится сила самого Великого Ангела.
Мерос слабо кивнул.
- Я ещё не умер. Сангвиний скажет мне, когда придёт время.
И в первый раз Азкаэллон показал тень эмоций: самую недолгую из улыбок.
- Ты выглядишь уверенным, - продолжил он. – Мерос, скажи мне, как ты узнал, что это будет так? – Азкаэлон кивнул на саркофаг. – Ты видел... нечто, пока дремал?
Мерос вспомнил видения о красных песках, золотом воителе и родиче, которого не знал. Его рука протянулась туда, где под плотью таилось прогеноидное генетическое семя.
- Мои собственные страхи воплотились, - наконец ответил он, - и теперь изгнаны навсегда.
- Так и должно быть, - сказал Азкаэллон, кивнув. – Отдыхай, Мерос, - он повернулся к Кассиилу и остальным. – Соберитесь с силами и готовьтесь к битве. В сей час мне пришли приказы примарха. ‘Гермия’ и тактическая группа Игнис встретятся с остальными кораблями нашего легиона.
- Какой флотилией? – спросил Сарга.
Страж не озарил его своим взором, - Со всеми. Весь легион собирается для битвы и новой славы.
Мерос нахмурился. Подобное собрание Сынов Сангвиния было почти беспрецедентным. Должно быть, дело великой важности, раз примарх собирает на войну их всех.
- Куда мы направляемся? – спросил аптекарий.
- Брат нашего повелителя, Магистр Войны Гор Луперкаль, дал нам задачу, исполнить которую могут лишь Кровавые Ангелы, - ответил Сангвинарный Страж. – Мы должны принести свет Империума мирам скопления Сигнус.

@темы: Вархаммер головного мозга

---

Nomen est omen, или почему Валерия Гай Германика - взятое с потолка сочетание слов

С сегодняшнего дня в архиве появляется новая рубрика. Идея ее родилась благодаря безответственному трепу в скайпе с  aesmadeva, за что большое спасибо.

В конце концов, много лет моей молодой жизни было отдано истории Древнего Рима. В результате в аспирантуре я так и не оказался, но все же интерес к предмету не утратил. А толку в собранных знаниях нет никакого, если ты их просто оставляешь пылиться на полке, спрятав ото всех.

Здесь не будет особых открытий и озарений. Но, надеюсь, вам будет не скучно это читать. Итак, начнем первую штудию. И поговорим о

Да кто вы все такие? Откуда взялись?

«Генерал Максимус» - мужественно хрипит персонаж Рассела Кроу. Тот самый, который позднее еще более брутально выдавит «Меня зовут гладиатор». Бог с тобой, золотая рыбка, как говорится. Хоть горшком назовись. Но чьих конкретно ты будешь? Кто ты такой и как к тебе относиться?

Итак, в первую очередь в наших римских штудиях поговорим о главных граблях, на которые с размаху налетают авторы и кинематографисты. Об именах (о генералах и армии в следующий раз).

Имя гордого гражданина первой европейской империи, а ранее – гордой и суровой республики, - было двухчастным. Как минимум (чаще – трехчастным). И могло очень многое поведать о своем обладателе.

Первым при именовании шло личное имя – преномен (prenomen). Количество их было крайне ограниченно, а всякие новации в сверхконсервативном римском обществе не поощрялись. К личным именам относятся: Авл, Гай, Гней, Децим, Люций (Люциус), Марк, Публий, Квинт, Секст, Тиберий, Тит. Менее популярны были Аппий (практически визитная карточка рода Клавдиев), Кес, Мамерк (употреблялось только в роду Эмилиев), Маний, Нумерий, Сервий, Спурий (особо интересное имечко, означающее «внебрачный», так что могло быть и прозвищем). И совсем редкими и малоупотребимыми можно назвать имена Агриппа, Анк, Анний, Аррун, Атта, Косс, Дентер, Эппий, Фавст (Фауст), Фертор, Херий, Хосполис, Хост, Лар, Марий, Месий, Метт, Минаций, Минус, Нерон, Новий, Нума, Опитер, Опиав, Овий, Паквий, Паул (Паулус, Павел – да-да!), Перценний, Петр, Планк, Плавт, Попидий, Постум (буквальное значение – «посмертный», т.е. родившийся после смерти отца), Прим, Прокул, Рет, Сальвий, Секунд, Сертор, Стаций, Терций, Тир, Требий, Тулл, Тур, Волер, Волуск и Вописк.

Некоторые имена без затей являются числительными – Прим, Секунд, Терций, Квинт, Секст. Но это не значит, что употреблялись именно по порядку счета. Второго сына Гнея Помпея звали Секстом. Почему в этом ряду нет имени Кварт, лично для меня является загадкой.

Да, это ВСЁ. Но и здесь свои нюансы, которые могут здорово сократить круг возможных имен (про Клавдиев и Эмилиев уже сказано выше). Так, старший сын всегда получал имя отца. Никаких исключений и полета фантазии. И ты Вописк, и старшенький твой Вописк, и внучок первый родится – Вописком будет. В 230 г. до н.э. эту традицию законодательно закрепили. Не сметь нарушать закон и хотеть подлизаться к нужным людям, называя в их честь первенцев!

Более того, помни о родовой традиции. В роду может употребляться только ограниченное количество имен. У Корнелиев Сципионов – Гней, Луций и Публий. У Клавдиев Неронов – Децим и Тиберий (и хоть тресни, Марком сыночка назвать не смеешь. Даже если сыновья Децим и Тиберий у тебя уже есть), у Домициев Агенобарбов – Гней и Луций, а у Помпониев и вовсе в ходу только имя Авл.

И снова нюансы, будь они неладны. Если кто-то в роду особо отличился громкими преступлениями, то его имя навеки в роду запрещается. Так, в роду Антониев стало неприемлемым имя Марк – благодаря тому самому Марку Антонию, который обессмертил себя романом с Клеопатрой Седьмой. Также имя Марк не употреблялось в роду Манлиев. А Клавдии с определенных пор никогда не называли сыновей Люциями. Что бы стали делать Помпонии, появись у них в роду исключительно опозорившийся Авл, остается неизвестным.

За личным именем следует самое важное – родовое имя. Номен (nomen). То самое, по которому тебя встречают и понимают, кто ты такой. Если Юлий, Фабий или Корнелий – желтые штаны, два раза «ку!». Потому как это роды заслуженные, известные и древние. И, кстати, многочисленные – в эпоху Пунических войн, когда провозгласили «Отечество в опасности!», собралась целая когорта (а это не шутки, десятая часть легиона, 360 человек!) из одних только Фабиев.

Итак, как уже всем понятно, родовые имена - это все те Фабии, Клавдии, Антонии, Сергии, Манлии, Випсании, Юлии, Помпилии (не путать с Помпониями!), Атии, Флавии, Валерии, Ульпии, Марции, Аврелии, Кассии, Юнии, Клодии (да, это не форма прочтения имени «Клавдии», а совершенно самостоятельный род, причем в отличие от патрициев Клавдиев плебейский), Горации, Фульвии, Октавии, Семпронии, Сертории, Порции, Веспасии, Домиции, Цецилии и так далее, которыми кишит римская история. Родовое имя, оканчивающееся на –ий, это предмет особой гордости. Указание на истинно римское, квиритское происхождение (правда, оно может быть указанием и на кое-что иное, но об этом ниже). Таких на всю республику (а позднее – империю) всего-то триста.

Да, родовое имя не обязательно оканчивалось на –ий. Оно могло иметь, о унижение, форму Аспрен, Фульгин, Мафен или Каррин, что с головой выдавало твое умбрское происхождение. Или, что менее неприятно, но тоже не так почетно, родовое имя могло быть этрусским: Мастарна, Перперна, Калестерна, Сисенна (гусары, молчать!), Тапсенна, Прастина или Спуринна. Так что если вы читаете где-то про римского центуриона с именем Марк Сисенна – это не ляп. Это этрусские предки.

В общем, у многих на этом заканчивалось. Многие плебеи ограничивались двухчастными именами – да, тот же Марк Антоний. Но помимо преномена и номена у римлян существовали родовые (когномен, cognomen) и личные (агномен, agnomen) прозвища.

Как уже говорилось, роды были весьма многочисленными и разветвленными, а правила именования оставляли крайне мало места для разнообразия. Чтобы одного Гая Юлия отличать от другого Гая Юлия, одному из них давали какое-то прозвище. Да, изначально личное, по какой-то выдающейся черте - например, Цезарь (Кудрявый), Сципион (Посох – в детстве мальчик подставлял плечо престарелому отцу, чтобы тот опирался. Римляне очень умилялись), Назика (Носатый), Красс (Толстый), Руфус (Рыжий), Север (Суровый), Пий (Благочестивый), Проб (Честный), Страбон (Косоглазый), Цельс (Высокий), Феликс (Счастливый), Магн (Великий), Максим (Большой), Брут (Скотина… есть полушутливая версия, что предсмертную фразу Цезаря «И ты, Брут!» надо переводить дословно). Часто такое личное прозвище переходило к потомкам и становилось родовым – так что можно было именоваться Носатым, обладая вполне среднестатистическим носом. В случае с Цезарем получилась вообще досадная ирония. Последний и самый знаменитый представитель рода по прямой линии – ТОТ САМЫЙ ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ, - был… как бы так поделикатнее… лысоват.

Иногда прозвище получали благодаря какому-то выдающемуся поступку. Юноша из рода Муциев, который, чтобы продемонстрировать этрусскому царю Порсенне мужество истинного римлянина, бестрепетно сжег на треножнике собственную правую руку, получил агномен Сцевола (Левша). Один из Гнеев Корнелиев Сципионов обзавелся прозвищем Азина (Ослица) – привел на Форум в качестве залога навьюченную золотом ослицу. Прозвище могло появиться и из-за происхождения предков – так, Фувии переселились из города Калеса и обзавелись когноменом Кален (понаехали тут!). Несколько родов носили прозвище Рустик – Деревенский. Наконец, прозвище Серапион (сходный с богом Сераписом) было дано человеку за сходство с изваянием этого божества.

Итак, агномен превращается в когномен, тот становится неотъемлемой частью имени (Валерий Мессала, Валерий Метелл, Цецилий Метелл, Корнелий Сципион, Корнелий Сулла). И обладатель в свою очередь опять обзаводится агноменом – тот же Луций Корнелий Сулла Феликс. А вот его сын превратил личное прозвище отца в родовое и именовался уже Фавст Корнелий Сулла Феликс (особого счастья, правда, в жизни не обрел).

Не следует также забывать всевозможные Старший, Младший и именования, присваиваемые за военные заслуги. Да, Публий Корнелий Сципион Африканский Младший – это не Мэри Сью, а реально существовавший военный и политический деятель. И Публий Корнелий Сципион Назика Серапион – тоже.

Однако в семье можно не только родиться. В нее можно войти по усыновлению. И это тоже в имени отразится. Как? Хорошо, предположим, имеем мы некоего Гая Веспасия. Живет он себе и никого не трогает. Но в силу каких-то жизненных обстоятельств усыновляет его некто… ну, к примеру, Публий Каризий Рустик. По римским законам наш Гай Веспасий наследует личное и родовое имя, а также когномен усыновителя – то есть становится Публием Каризием Рустиком. Но то, что он некогда был из Веспасиев, будет отражено в виде второго когномена – Веспасиан. Таким образом, полное имя будет Публий Каризий Рустик Веспасиан. Да, полное имя первого римского императора, могильщика Клеопатры, Марка Антония и Цицерона – Гай Юлий Цезарь Октавиан (впоследствии получил от сената третий когномен – Август). Поскольку он не любил вспоминать о том, что не принадлежит к Юлиям от рождения, он всю жизнь подписывался как Гай Цезарь Август. Но, так как все последующие императоры тоже были и Цезарями, и Августами, знаем мы его именно как Октавиана Августа (как он при жизни никогда не именовался).

Ну, что мы все о мужчинах да о мужчинах. Поговорим о женщинах. Что у них с именами?

А у них с именами все просто. Личных имен для женщин нет. Вот вообще нет. Только родовые. То есть все в роду Юлиев – Юлии. В роду Клавдиев – Клавдии. У Ливиев – Ливии… зато у женщины почти наверняка будет агномен. Старшая (Майор), Младшая (Минор), Первая (Прима), Вторая (Секунда), Третья (Терция)... и так дальше, пока числительных хватает. Еще можно обозвать Спурией (намекнуть на то, что нагулянная и тем самым испортить ей жизнь). Или Постумией, если мама на момент смерти отца не успела родить.

Во многих семействах женщины наследовали когномен, который претерпевал соответствующие изменения. Мессалина (папа был Мессалой), Марцеллина (дочь Марцелла), Агриппина (дочка Агриппы), Друзилла (Друза, понятное дело), Метелла (как думаете, чья?). Если дочек несколько – сами понимаете. А если есть еще и старшие тетки или младшие племянницы… да, Валерия Марцеллина Секунда Старшая – тоже не Мэри Сью. Вот вообще. Как и Ливия Друзилла Постумия.

Если вы не устали, продолжаем. Благо осталось немного – поговорить об именах рабов и вольноотпущенников. Ну, что же… в самые давние времена личных имен у рабов вообще не было. Все рабы считались детьми хозяина и именовались соответственно – к имени хозяина присоединяли –пор. Гаипор, Публипор и так далее.

В небогатых и традиционных семьях обычай прожил очень долго. Но рабов становилось все больше. А республиканская простота нравов уходила все дальше в прошлое. Так что личные имена у рабов наконец появились. Это могли быть их собственные имена, переделанные на латинский манер. Образованные хозяева на пике моды на все греческое давали рабам греческие имена – Нарцисс, Эрот, Александр, Музей, Филокал (Любитель красивого, а не то, что можно подумать), Идей. Люди попроще могли дать имя по происхождению – Дак, Грек, Коринфянин, Египтянин, Эфиоп, Эпирот, Галл, Иллирик, Скиф. Либо вообще обозвать по рабочему инструменту, которым раб орудует – Лопата, Водонос и так далее.

Очень распространенными среди рабов были имена Феликс (Счастливый) и Фортунат (Удачливый) – и, соответственно, их женские формы. Чаще всего такие рабы были любимчиками хозяев и их жизнь и правда складывались неплохо. Среди рабов, которые прежде были свободными, частенько встречается имя Инген (Свободнорожденный). А вот среди рожденных в рабстве – Валент (Здоровый), Виталио и Виталий (Живучий).

Но, предположим, раб вытащил счастливый билет и обретает свободу. О тонкостях рабства, вольноотпущенничества и прочего поговорим в других выпусках. Пока нас интересуют исключительно имена и способы их образования.

Как же будут звать нашего счастливчика? Оный счастливчик получит преномен и номен своего господина, а его прежнее имя становится когноменом. То есть некий Филомен, раб Квинта Ливия, обретя свободу, станет Квинтом Ливием Филоменом (уже упоминавшийся Луций Корнелий Сулла Феликс отпустил на свободу 10 тысяч рабов – и получилась весьма известная в узких кругах «армия» из 10 тысяч Луциев Корнелиев… все мы Альфарии). Рабыня Прокопа, отпущенная на свободу Секстом Атием, станет Атией Прокопой. Рабы, находившиеся в муниципальной собственности, получали в качестве родового имени номен Публий (Общественный), или же номен, образованный от названия города: Сепиний, к примеру (бывшая муниципальная собственность города Сепин). Бывший раб корпорации получал имя, в котором было отражено ее название – к примеру, Фабриций (из корпорации лоскутников, всего-то…).

Кто-то мы все же забыли… а, конечно! Провинциалы и жители колоний. Тут вообще просто и неинтересно. Когда лицо неримского происхождения получало римское гражданство (а это стали практиковать в эпоху империи), оно получало преномен и номен правящего на тот момент императора, а собственное имя, носимое до той поры, превращалось в когномен. Почти как у рабов, да. Правда, с одной тонкостью – если поселение изначально было основано как римская колония, то при получении гражданства жители получали преномен и номен основателя колонии.

Итак, римское имя было своего рода визитной карточкой его обладателя. Да, конечно, можно было прогреметь на всю республику/империю, чтобы тебя знали только по прозвищу – как Цезарь, Сулла, Гракхи, Цицерон (мало таких, ох, как мало!)… или только по родовому имени, если в твоем роду больше никто не отличился – Помпей (нет, у него были еще сыновья, и Секст Помпей задавал неплохого жару), Марий (ага, негусто… совсем негусто прецедентов!)… или, на худой конец, Сципион Младший. Либо, стыдясь незнатности своего рода, опускать номен и именоваться, скажем, Марк Агриппа (Марк Випсаний Агриппа, конечно же. Но Випсании в буквальном смысле козопасы и даже не собственно римляне а так, откуда-то из Пицениума, дикой глуши по тем временам).

И последнее. Жена Нерона Поппея Сабина должна была по всем правилам именоваться Оллией. Но в силу внутрисемейных дрязг и крайне сложных родственных отношений получила имя не по отцу, а по деду с материнской стороны. Это редкое исключение.

Так что, генерал Максимус, ничуть не понятно, кто вы, откуда взялись и как вас звать. А почему вы даже не генерал – это в следующем выпуске.

А такой адской конструкции, как Валеря Гай Германика, вообще не может существовать. Ну, хорошо, сочтем это постмдернистской шуткой.

@темы: не для славы, для забавы, римские штудии

---

Ну,слава Богу-Императору! Я в себе не ошибался!

@темы: Вархаммер головного мозга

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Немного о чтении

Верный признак уже давно неюного возраста - любовь к сладостным воспоминаниям о былом. Конкретно сейчас припоминаются любимые книги отроческих лет.
В то время уже косяком пошло переиздание дореволюционных подростковых бестселлеров и вообще французские булки хрустели самым громоподобным образом. Это было модно. Да что там - я своими руками помогал библиотеке оформить тематический стенд Л. Чарской. Читал тоже запоем, и пользовался кое-какими привилегиями. Например, мог читать новые поступления задолго до того, как они поступали в общий доступ.
Так вот о книгах. Как-то не впечатлили меня ни патриархально-милый Шмелев, ни сентиментально-романтичная Чарская. Да, любимые книги были о гимназистах - "Белеет парус одинокий", "Серебряный герб" и, разумеется, "Кондуит и Швамбрания". Эти вот книги с задором, революционным пафосом, который в те год был немоден... и стойкой верой в лучшее.
А еще... "Республика Шкид".

@темы: бегущей строкой, бойцы вспоминают минувшие дни

---

Желания бывают странные...

Я записной консерватор и не особо люблю кружки с надписями и рисунками (да, моя любимая кофейная чашка украшена и тем, и другим, но люблю я ее за удобную форму и то, что в толстой керамике кофе стынет не так быстро, как в фарфоре). Но сегодня меня осенило, какую кружку я хочу.

На ней должно быть что-то зловещее. Ангрон в гневе, демон Кхорна, знак Кхорна или Хаоса Неделимого. Даже Абаддон сгодится. Словом, что-то нехорошее и злобное. И надпись: "Пока не допью кофе, отвлекать меня смертельно опасно!"

@темы: бегущей строкой

---

Добро должно быть с кулаками...

...Добро суровым быть должно -
Чтобы летала шерсть клоками
Со всех, кто лезет на добро!

Добро не слякоть и не слабость -
Добром дробят замки оков.
Добро - не жалость и не святость,
Не отпущение грехов.

И смысл истории в конечном
Добротном действии одном:
Чтоб выколачивать коленом
Не уступающих добром!



А я что - я так, для настроения...